Действующие лица:
Он - мужчина ср. лет, ср. телосложения, падонок.
Она - Девочка - блондинка, 23 года, хорошая фигура и внешность, из приличной семьи, случившиеся в жизни мужчины - сплошь "папики", носящие ее на руках и сдувающие пыль с ее ног.
17.30 (Центр).
- Он: "Алло, привет, какие планы на вечер?"
- Она: "Пока никаких, а что?"
- Он: "Приглашают на шашлык, недалеко тут, поедешь?"
- Она: "Супер! Поеду, а во сколько?"
- Он: "21.00 надо быть на месте"
- Она: "ОК, я после восьми буду на набережной, созвонимся"
20.25 (Центр)
- Он: "Ты на набережной?"
- Она: "Да! Немножко занята!"
- Он: "В смысле?!"
- Она: "Подружку встретила, зашли в кафе поболтать, перезвони минут через десять!
20.41 (Центр)
- Он: "Алло, ну что?"
- Она: "Все, сейчас едем, мы тут с Викой кофе пьем, заезжай за нами!"
- Он: "В смысле "за нами"?"
- Она: "Ну, подбросим ее до дома, а то она в Чертаново живет... Ой, мы тут еще десерт заказали: Ты минут через пятнадцать подъезжай лучше,ОК?!"
- Он: "ОК" (едет домой)
21.22 (Он ставит машину на стоянку, пересаживается в машину друга, едет за город)
- Она: "Алло, ты нас ждешь?"
- Он: "Конечно"
- Она: "Мы еще немного посидим, ликер заказали: Мы же с Викой неделю не виделись!"
- Он: "Да без проблем"
22.05 (Подмосковье, Он уже порядком выпил, собирается делать шашлык)
- Она: "Привет! А тут классно! Мы еще ликерчика заказали... ик... Только дорогой он тут..."
- Он: "Не беспокойся, я за вас заплачу, не стесняйтесь"
- Она: "Ну, мы тогда еще и десерт повторим?"
- Он: "Ну, конечно, я пока в машине подожду..."
22.45 (Подмосковье, Он кушает шашлык и флиртует с девушками)
- Она: "Алло! Мы тут Наташку повстречали, она со своим парнем, мы их в Митино отвезем?"
- Он: "Конечно отвезем... Угости, их, кстати тоже ликером..." (Сдавленно ржет)
23.25 (Подмосковье, все уже в курсе, Его телефон включен на "громкую связь")
- Она: "Ну, мы уже готовы ехать... Ждем тебя"
- Он: "Да, сейчас подъеду... На сколько там счет?"
- Она: "Пять восемьсот"
- Он: "Без проблем, ждите" (Дает отбой, так как народ ржет вповалку)
23.50 (Подмосковье, люди пьют и танцуют)
- Она: "Алло! Ну ты где?!"
- Он: "Да, друга тут встретил, надо поговорить.. Перезвони минут через десять" (Успокаивает бьющуюся в истерике компанию).
00.01 (Подмосковье, все внимательно смотрят на Его телефон)
- Она: "Ну и где ты, тут уже все официанты собрались!!"
- Он: "Ой, извини, я уже сегодня не подъеду, нам с приятелем нужно срочно выгулять его собачку... А она аж в Измайлово... Пока! Спокойной ночи, чмоки!"
(Телефон отключается, Он тщетно пытается ловить падающих от смеха друзей)
Занавес.
Thursday, July 30, 2009
Wednesday, July 29, 2009
Если женщина плачет...
1. Первым делом, попытайтесь выяснить, чья это плачет женщина. Когда женщина чья-то, утешать ее небезопасно. Если женщина ничья, возьмите ее себе. Теперь, если она продолжит плакать, то будет совершенно понятно, что это от счастья.
2. Когда плачет ваша личная женщина, не оставляйте ее одну. А то вокруг все только и думают, что она ничья. Будьте к ней максимально близки и внимательны. Отойдите не дальше, чем на расстояние, где ее голос уже не будет слышен, и не выпускайте из виду – используйте бинокль.
3. Вопросы, которые нельзя задавать женщинам в слезах:
«Чего ты хочешь?»
«Кто виноват?»
«Что делать?»
Ответ на первый вопрос больно ударит по кошельку, а на два последних – по самолюбию.
4. В ответ на женские слезы не надо никуда бежать. Не надо никого спасать. Не надо никого наказывать. Обязательно окажется, что спасать и наказывать надо было совершенно наоборот.
5. Практика дарить печальным женщинам подарки – порочна. Лучше подайте пачку носовых платочков. Запомните, подарки надо дарить только веселым женщинам. Так вырабатывается полезный условный рефлекс и установка на приятный характер.
6. Если вы соблюдали все вышеперечисленные правила, а женщина продолжает плакать при вас и не уходит к другому, значит, она действительно нуждается в вашем утешении. Продемонстрируйте ей грустное, но заинтересованное лицо. Для этого придется отложить бинокль и подойти поближе.
7. Необязательно прислушиваться к тому, что говорит рыдающая женщина. Главное – это вздыхать в паузах и ласково приобнимать между ними.
8. Фигурой высшего пилотажа будет являться вовремя пущенная по небритой щеке слеза. В этот момент женщина забывает о собственных неприятностях и начинает испуганно утешать вас.
Если плачет мужчина. Памятка женщинам.
1. Постарайтесь быть тактичной. Сделайте вид, что не заметили сдержанных мужских рыданий.
2. Если рыдания недостаточно сдержанны - похлопайте мужчину по плечу со словами «Ну, ну!»
3. Если мужчина продолжает плакать, проверьте его памперс и дайте грудь.
2. Когда плачет ваша личная женщина, не оставляйте ее одну. А то вокруг все только и думают, что она ничья. Будьте к ней максимально близки и внимательны. Отойдите не дальше, чем на расстояние, где ее голос уже не будет слышен, и не выпускайте из виду – используйте бинокль.
3. Вопросы, которые нельзя задавать женщинам в слезах:
«Чего ты хочешь?»
«Кто виноват?»
«Что делать?»
Ответ на первый вопрос больно ударит по кошельку, а на два последних – по самолюбию.
4. В ответ на женские слезы не надо никуда бежать. Не надо никого спасать. Не надо никого наказывать. Обязательно окажется, что спасать и наказывать надо было совершенно наоборот.
5. Практика дарить печальным женщинам подарки – порочна. Лучше подайте пачку носовых платочков. Запомните, подарки надо дарить только веселым женщинам. Так вырабатывается полезный условный рефлекс и установка на приятный характер.
6. Если вы соблюдали все вышеперечисленные правила, а женщина продолжает плакать при вас и не уходит к другому, значит, она действительно нуждается в вашем утешении. Продемонстрируйте ей грустное, но заинтересованное лицо. Для этого придется отложить бинокль и подойти поближе.
7. Необязательно прислушиваться к тому, что говорит рыдающая женщина. Главное – это вздыхать в паузах и ласково приобнимать между ними.
8. Фигурой высшего пилотажа будет являться вовремя пущенная по небритой щеке слеза. В этот момент женщина забывает о собственных неприятностях и начинает испуганно утешать вас.
Если плачет мужчина. Памятка женщинам.
1. Постарайтесь быть тактичной. Сделайте вид, что не заметили сдержанных мужских рыданий.
2. Если рыдания недостаточно сдержанны - похлопайте мужчину по плечу со словами «Ну, ну!»
3. Если мужчина продолжает плакать, проверьте его памперс и дайте грудь.
Monday, July 27, 2009
Кто знает
Эта история началась тогда, когда Дима умер.
Странное начало истории объяснялось тем, что и сама история была необычной.
Умер Дима не то, чтобы классически, но и не экстравагантно. Ну, то есть, не в больничной палате, в окружении родственников, скорбно вычисляющих в уме процент налога на наследство, но и не в обломках мотодельтаплана, разорванного мощными челюстями белой акулы. Авария... Просто авария.
Момент самой смерти он не помнил. Ну, то есть, он помнил, как летел на всех парах в своем новом Лансере, крик клаксона, визг тормозов, громкий отчаянный собственный вопль и боль скрутились в его памяти странным, чересчур ярким букетом. А вот момент самой смерти он не помнил. Его вообще никто не помнит. Смерть последовательна в своей неизбежности и еще более последовательна в своей жадности и потому ничего не дает, забирая, тем не менее, все. Даже себя. То есть, как справедливо заметил один саркастичный мудрец, для человека ее нет. Когда он жив, он жив, и речи о смерти нет. А когда мертв, то уже нет человека. Этот философ лишь не принял во внимание тот факт, что смерть, вместе с жизнью, забирает из памяти и момент своей встречи с человеком.
И поэтому Дима не помнил миг своей смерти. Он пришел в себя уже перед громадными, ажурными воротами. Перед ними был небольшой пятачок серебристой земли, с травой, тронутой словно бы ртутной изморозью. За воротами виднелась обычная для этого места пастораль. Яркий солнечный свет волнами спускался откуда-то сверху, разливаясь по ослепительно-зеленым кущам и травам. Вдали, у самой кромки горизонта виделись небольшие группки облаков, плывущих над самой поверхностью земли.
- Видимо, рай – то ли подумал, то ли сказал Дима.
- Ну, и видимо, и так оно и есть. Рай. – раздался вдруг не тихий такой глас.
От неожиданности Дима аж подпрыгнул на месте.
- Кто здесь?
- Аз есмь – пошутил Петр, появившись перед ним, на серебристом пятачке перед вратами.
- Э-э… - Дима замялся, не решаясь произнести вслух очевидную для него вещь – Вы святой Петр?
- Точно. – довольно улыбнулся святой. – Слышал обо мне?
- Конечно. – Дима осторожно, стараясь не обидеть собеседника оглядел его. Длинная, светлая хламида, стянутая на поясе бечевой, грубые, но чистые сандалии на босу ногу. Бородатое лицо, с глубокими, все понимающими глазами. Как писан на иконах, так и предстал он перед Димой. Только вот…
- Ключи ищешь? – догадался Петр.
Дима кивнул.
- А их нет. – улыбнулся святой.
- Но ведь, Петр, ключник, врата…
- Я сам ключ, к чему мне их внешнее отображение?
Дима сконфуженно примолк. И вправду, к чему?
- А что еще говорят про меня?
- Ну… - Дима откашлялся, - говорят, что Вы встречаете умерших у врат рая и впускаете или не впускаете внутрь.
- А почему не впускаю? Кого именно?
- Ну… Грешников, неправедных. Недостойных, в общем.
- Угу. То есть, такой вот судья.
В разговоре возникла пауза. Стайка облаков, плывшая вдали, слегка приблизилась к беседующим и теперь Дима мог рассмотреть, что на каждом облачке, как и положено, сидит человек. Вернее – душа.
- Скажи мне, Дима. – снова заговорил Петр. – А как ты думаешь, как я сужу? По чем?
Дима задумался. Раньше он этим вопросом не задавался. Собственно, и знаний о внутреннем устройстве загробной жизни у него было мало. В детстве, в школе, его учили, что Бога нет, зато есть Ленин. Когда подрос, сказали, что и Ленина нет, а вот Бог вроде таки есть. Сказать сказали, но учить не учили и ничего не объясняли. Предполагалось, что люди сами будут учиться. Дима тогда заинтересовался вопросом и решил было почитать что-нибудь про Бога. Но ограничилось все тем, что он полистал детскую библию с картинками и думать забыл обо всем этом.
- Видимо, по вере судить будете. Кто верует и по вере живет, того в рай, – приуныл Дима.
- По вере значит… - как бы задумчиво проятнул святой. – А закрой глаза, Дима и посмотри что увидишь.
Дима послушно закрыл глаза.
* * *
- Куда, скажи, куда ты поставила люльку, а?
Старуха говорила не громко, почти шептала, но для Авдотьи тот шепот был громче крика и страшнее шипения разъяреной гадюки.
- Перед образами ставить надо, а ты в угол воткнула!
- Так ведь сквозняк там! Дует уж больно сильно – робко попробовала возразить сноха.
- Во грехе, хочешь, чтобы вырос внук мой? Сына моего от смерти не уберегла, в пьянстве и разврате умерла моя кровинушка, так ты и внука моего сгубить хочешь?
Авдотья покорно переставила люльку перед образа. Сынишка ее родился хилым и болезненным, каким только и мог родиться от вечно пьющего мужа. Но это был ее сынишка и Авдотья любила его пуще самой себя.
- Куда сиську голишь? – тут же снова зашипела свекровь.
- Так кормить же надо, матушка, не кормила его с самого утра, как на заутреню ушли с Вами.
- А молиться когда? Молитва допрежь всего – подняла вверх скрюченный от старости палец свекровь.
Авдотья все так же покорно бухнулась рядом с ней на колени пкеред образами и начала истово молиться.
* * *
Дима открыл глаза и посмотрел на святого.
- По вере живут? – спросил Петр.
- По вере, еще как – согласился Дима.
- Вологодская губерния, за год до большого голода. Через два года умерла и старуха. И Авдотья. Ребенок раньше умер.
Святой помолчал. Потом нахмурился и продолжил:
- Свекровь я в рай не пустил. Так по чем же я сужу, Дима?
Дима задумчиво провел рукой по решетке ворот.
- По совести? – поднял он голову.
- Закрой глаза – кивнул Петр.
* * *
- Хозяина, мы пилиткама клали, штукатурка работали, пол работали. Все сделали.- голос Зарифа аж лучился от удовольствия и гордости за проделанную работу.
Петр Григорьевич, хозяин, с уже пробивающей в волосах сединой, в очень и очень дорогом и, потому по особому неброском костюме, с одним лишь только перстнем на пальцах, задумчиво почесал кончик носа. Зариф был прав, равшаны все отремонтировали в лучшем виде.
- Ну, что ж, Зариф, ночлег и пищу вы от меня получали исправно. А теперь настало время и за работу заплатить.
- Да, да – кивнул головой Зариф, уже представляя как вернется в голодную и нищую деревню с заработком и наконец-то вылечит мать и женится.
- А платить, как и сказал в начале, буду я по совести, к ней и все претензии. – Петр Григорьевич усмехнулся, вспомнив лозунги комсомольской молодости про ум, честь и совесть.
Зариф молчал, с тревогой в глазах смотря на Хозяина.
- Владимир – громко позвал хозяин начальника службы безопасности.
- Да, Петр Григорьевич, тут же обозначил себя в проеме двери эсбэшник.
- Сегодня к вечеру, чтобы на территории усадьбы посторонних не было.
- Будет сделано. – Владимир скользнул к Зарифу и, мигом вывернув ему руку, потащил к выходу.
- Хозяина! Как же! – Зариф аж взвыл от страха, обиды и унижения – По совестима!
- По совести, Зариф, по совести- кивнул Петр Григорьевич и усмехнулся-оскалился. – Ведь не маленький уже, должен понимать, что совесть у каждого своя.
* * *
Дима снова открыл глаза.
- Я понял. Не по совести судите.
- Нет. Ты не понял. Не только по совести. По чем же?- Петр внимательно, испытующе смотрел на Диму.
Дима перебирал в голове все возможные и невозможнные варианты.
- Видимо, Вы оцениваете все с позиции разумности – почти наугад сказал он.
- Закрой глаза – снова кивнул святой.
* * *
- Танька, ну ты с ума сошла что ли? Тебе же всего 20! У тебя впереди вся жизнь! – Галка, ее лучшая подруга, настолько разволновалась, что аж начала ходить по комнате.
- Ты же еще столько всего сможешь успеть сделать. Ты за границу можешь еще уехать даже! С твоей-то фигурой и мордашкой. А, Таньк?
Танька подавленно молчала, опустив голову.
- Галка, мне кажется, что я даже уже чувствую его там, внутри.
- Дура! Ну какая же ты дура! Перестань хоть раз в жизни быть дурой. Кому ты будешь нужна одна, разведенка с ребенком? Вот родишь ты его в 20 лет и все. Считай, что только 20 лет и жила. Смотри на вещи разумно, понисмаешь? Ра-зум-но.
- Разумно… - эхом повторила Танька. – То есть, все таки нужно избавиться?
- Да. – Галка уверенно кивнула и буквально впихнула в ее руки бумажку. – Вот телефон доктора. Хороший доктор. Он меня полгода назад чистил. Пойдешь к нему завтра, хорошо?
- Хорошо, - кивнула Танька.
* * *
Дима открыл глаза. Все тот же ровный и яркий солнечный свет вокруг, врата и смотрящий ему прямо в душу святой.
- Нет. Не разум. Вернее, не просто разум. Да?
- Да. – улыбнулся Петр. – Какие у тебя еще версии остались?
- Сердце – решительно произнес Дима. – Судите по сердцу.
- Закрой глаза, Дима – кивнул Петр.
* * *
- Бога ради…
Вид его был и пугающ, и жалостлив. Давным давно не стиранная рубашка, под которой виднелась уже аж желтая от грязи майка и мятые брюки неопределенного цвета. Нет, он не был бомжом. Но разило от него так же, ка ки от любого бомжа. Запах немытого тела смешивался с диким перегаром.
- Что тебе? – брезгливо дернулся от него Миша.
- Бога ради, помираю, хоть копейкой помоги…
Сердце Мишки дернулось от боли. И вправду ведь плохо человеку. Нет, умом он понимал, что деньги, которые он сейчас дает уйдут на выпивку. Но сердце..
- Чай не звери, не леоперды – пробормотал Миша, нашаривая в кармане деньги.
Алкаш с надеждой и звериной преданностью смотрел на своего спасителя.
- Что ж у нас, сердца что ли нет – громко сказал Миша и протянул деньги.
- Сердца?! Ах вы сердечные! – заорала неизвестно откуда взявшаяся женщина, одетая так же неопрятно, как и алкаш. – Да сколько вас таких сердечных-то, а! Да пока вы будете, так и сопьется же скотина!
Она подскочила к своему, видимо, мужу, и вцепилась ему ладонь, пытаясь вырвать деньги.
- Отстань, курва! – заорал тот, вывернулся и с неожиданной прытью скользнул в двери магазина.
* * *
И снова Дима открыл глаза.
Они молчали, глядя друг другу в глаза.
- Вот потому я здесь и стою. – кивнул Петр.
- Но… - Дима замялся. – Если честно, я не совсем понял, по чем Вы судите?
- По вере – улыбнулся святой. – По сердцу. По совести. По разуму. И по тому, что получается, когда соединяешь это все и открываешься миру.
- Не понимаю – сокрушенно покачал головой Дима.
- Поймешь – улыбнулся Петр. – Ибо будет у тебя время. Я могу тебя отпустить, по зову жизни, что рождается. Иди. И постарайся к нашей следующей с тобой встрече понять то, что должен понять.
* * *
Дима открыл глаза и тут же нажал на педаль тормоза, останавливая свой Лансер прямо под горящим уже красным светом светофором. Да, жена. Да, рожает.
Он успеет. Должен успеть. И к жене, и понять.
Эта история, как ей и положено, не закончилась тогда, когда он ожил. Ведь она никогда не заканчивается.
© Ammok
Странное начало истории объяснялось тем, что и сама история была необычной.
Умер Дима не то, чтобы классически, но и не экстравагантно. Ну, то есть, не в больничной палате, в окружении родственников, скорбно вычисляющих в уме процент налога на наследство, но и не в обломках мотодельтаплана, разорванного мощными челюстями белой акулы. Авария... Просто авария.
Момент самой смерти он не помнил. Ну, то есть, он помнил, как летел на всех парах в своем новом Лансере, крик клаксона, визг тормозов, громкий отчаянный собственный вопль и боль скрутились в его памяти странным, чересчур ярким букетом. А вот момент самой смерти он не помнил. Его вообще никто не помнит. Смерть последовательна в своей неизбежности и еще более последовательна в своей жадности и потому ничего не дает, забирая, тем не менее, все. Даже себя. То есть, как справедливо заметил один саркастичный мудрец, для человека ее нет. Когда он жив, он жив, и речи о смерти нет. А когда мертв, то уже нет человека. Этот философ лишь не принял во внимание тот факт, что смерть, вместе с жизнью, забирает из памяти и момент своей встречи с человеком.
И поэтому Дима не помнил миг своей смерти. Он пришел в себя уже перед громадными, ажурными воротами. Перед ними был небольшой пятачок серебристой земли, с травой, тронутой словно бы ртутной изморозью. За воротами виднелась обычная для этого места пастораль. Яркий солнечный свет волнами спускался откуда-то сверху, разливаясь по ослепительно-зеленым кущам и травам. Вдали, у самой кромки горизонта виделись небольшие группки облаков, плывущих над самой поверхностью земли.
- Видимо, рай – то ли подумал, то ли сказал Дима.
- Ну, и видимо, и так оно и есть. Рай. – раздался вдруг не тихий такой глас.
От неожиданности Дима аж подпрыгнул на месте.
- Кто здесь?
- Аз есмь – пошутил Петр, появившись перед ним, на серебристом пятачке перед вратами.
- Э-э… - Дима замялся, не решаясь произнести вслух очевидную для него вещь – Вы святой Петр?
- Точно. – довольно улыбнулся святой. – Слышал обо мне?
- Конечно. – Дима осторожно, стараясь не обидеть собеседника оглядел его. Длинная, светлая хламида, стянутая на поясе бечевой, грубые, но чистые сандалии на босу ногу. Бородатое лицо, с глубокими, все понимающими глазами. Как писан на иконах, так и предстал он перед Димой. Только вот…
- Ключи ищешь? – догадался Петр.
Дима кивнул.
- А их нет. – улыбнулся святой.
- Но ведь, Петр, ключник, врата…
- Я сам ключ, к чему мне их внешнее отображение?
Дима сконфуженно примолк. И вправду, к чему?
- А что еще говорят про меня?
- Ну… - Дима откашлялся, - говорят, что Вы встречаете умерших у врат рая и впускаете или не впускаете внутрь.
- А почему не впускаю? Кого именно?
- Ну… Грешников, неправедных. Недостойных, в общем.
- Угу. То есть, такой вот судья.
В разговоре возникла пауза. Стайка облаков, плывшая вдали, слегка приблизилась к беседующим и теперь Дима мог рассмотреть, что на каждом облачке, как и положено, сидит человек. Вернее – душа.
- Скажи мне, Дима. – снова заговорил Петр. – А как ты думаешь, как я сужу? По чем?
Дима задумался. Раньше он этим вопросом не задавался. Собственно, и знаний о внутреннем устройстве загробной жизни у него было мало. В детстве, в школе, его учили, что Бога нет, зато есть Ленин. Когда подрос, сказали, что и Ленина нет, а вот Бог вроде таки есть. Сказать сказали, но учить не учили и ничего не объясняли. Предполагалось, что люди сами будут учиться. Дима тогда заинтересовался вопросом и решил было почитать что-нибудь про Бога. Но ограничилось все тем, что он полистал детскую библию с картинками и думать забыл обо всем этом.
- Видимо, по вере судить будете. Кто верует и по вере живет, того в рай, – приуныл Дима.
- По вере значит… - как бы задумчиво проятнул святой. – А закрой глаза, Дима и посмотри что увидишь.
Дима послушно закрыл глаза.
* * *
- Куда, скажи, куда ты поставила люльку, а?
Старуха говорила не громко, почти шептала, но для Авдотьи тот шепот был громче крика и страшнее шипения разъяреной гадюки.
- Перед образами ставить надо, а ты в угол воткнула!
- Так ведь сквозняк там! Дует уж больно сильно – робко попробовала возразить сноха.
- Во грехе, хочешь, чтобы вырос внук мой? Сына моего от смерти не уберегла, в пьянстве и разврате умерла моя кровинушка, так ты и внука моего сгубить хочешь?
Авдотья покорно переставила люльку перед образа. Сынишка ее родился хилым и болезненным, каким только и мог родиться от вечно пьющего мужа. Но это был ее сынишка и Авдотья любила его пуще самой себя.
- Куда сиську голишь? – тут же снова зашипела свекровь.
- Так кормить же надо, матушка, не кормила его с самого утра, как на заутреню ушли с Вами.
- А молиться когда? Молитва допрежь всего – подняла вверх скрюченный от старости палец свекровь.
Авдотья все так же покорно бухнулась рядом с ней на колени пкеред образами и начала истово молиться.
* * *
Дима открыл глаза и посмотрел на святого.
- По вере живут? – спросил Петр.
- По вере, еще как – согласился Дима.
- Вологодская губерния, за год до большого голода. Через два года умерла и старуха. И Авдотья. Ребенок раньше умер.
Святой помолчал. Потом нахмурился и продолжил:
- Свекровь я в рай не пустил. Так по чем же я сужу, Дима?
Дима задумчиво провел рукой по решетке ворот.
- По совести? – поднял он голову.
- Закрой глаза – кивнул Петр.
* * *
- Хозяина, мы пилиткама клали, штукатурка работали, пол работали. Все сделали.- голос Зарифа аж лучился от удовольствия и гордости за проделанную работу.
Петр Григорьевич, хозяин, с уже пробивающей в волосах сединой, в очень и очень дорогом и, потому по особому неброском костюме, с одним лишь только перстнем на пальцах, задумчиво почесал кончик носа. Зариф был прав, равшаны все отремонтировали в лучшем виде.
- Ну, что ж, Зариф, ночлег и пищу вы от меня получали исправно. А теперь настало время и за работу заплатить.
- Да, да – кивнул головой Зариф, уже представляя как вернется в голодную и нищую деревню с заработком и наконец-то вылечит мать и женится.
- А платить, как и сказал в начале, буду я по совести, к ней и все претензии. – Петр Григорьевич усмехнулся, вспомнив лозунги комсомольской молодости про ум, честь и совесть.
Зариф молчал, с тревогой в глазах смотря на Хозяина.
- Владимир – громко позвал хозяин начальника службы безопасности.
- Да, Петр Григорьевич, тут же обозначил себя в проеме двери эсбэшник.
- Сегодня к вечеру, чтобы на территории усадьбы посторонних не было.
- Будет сделано. – Владимир скользнул к Зарифу и, мигом вывернув ему руку, потащил к выходу.
- Хозяина! Как же! – Зариф аж взвыл от страха, обиды и унижения – По совестима!
- По совести, Зариф, по совести- кивнул Петр Григорьевич и усмехнулся-оскалился. – Ведь не маленький уже, должен понимать, что совесть у каждого своя.
* * *
Дима снова открыл глаза.
- Я понял. Не по совести судите.
- Нет. Ты не понял. Не только по совести. По чем же?- Петр внимательно, испытующе смотрел на Диму.
Дима перебирал в голове все возможные и невозможнные варианты.
- Видимо, Вы оцениваете все с позиции разумности – почти наугад сказал он.
- Закрой глаза – снова кивнул святой.
* * *
- Танька, ну ты с ума сошла что ли? Тебе же всего 20! У тебя впереди вся жизнь! – Галка, ее лучшая подруга, настолько разволновалась, что аж начала ходить по комнате.
- Ты же еще столько всего сможешь успеть сделать. Ты за границу можешь еще уехать даже! С твоей-то фигурой и мордашкой. А, Таньк?
Танька подавленно молчала, опустив голову.
- Галка, мне кажется, что я даже уже чувствую его там, внутри.
- Дура! Ну какая же ты дура! Перестань хоть раз в жизни быть дурой. Кому ты будешь нужна одна, разведенка с ребенком? Вот родишь ты его в 20 лет и все. Считай, что только 20 лет и жила. Смотри на вещи разумно, понисмаешь? Ра-зум-но.
- Разумно… - эхом повторила Танька. – То есть, все таки нужно избавиться?
- Да. – Галка уверенно кивнула и буквально впихнула в ее руки бумажку. – Вот телефон доктора. Хороший доктор. Он меня полгода назад чистил. Пойдешь к нему завтра, хорошо?
- Хорошо, - кивнула Танька.
* * *
Дима открыл глаза. Все тот же ровный и яркий солнечный свет вокруг, врата и смотрящий ему прямо в душу святой.
- Нет. Не разум. Вернее, не просто разум. Да?
- Да. – улыбнулся Петр. – Какие у тебя еще версии остались?
- Сердце – решительно произнес Дима. – Судите по сердцу.
- Закрой глаза, Дима – кивнул Петр.
* * *
- Бога ради…
Вид его был и пугающ, и жалостлив. Давным давно не стиранная рубашка, под которой виднелась уже аж желтая от грязи майка и мятые брюки неопределенного цвета. Нет, он не был бомжом. Но разило от него так же, ка ки от любого бомжа. Запах немытого тела смешивался с диким перегаром.
- Что тебе? – брезгливо дернулся от него Миша.
- Бога ради, помираю, хоть копейкой помоги…
Сердце Мишки дернулось от боли. И вправду ведь плохо человеку. Нет, умом он понимал, что деньги, которые он сейчас дает уйдут на выпивку. Но сердце..
- Чай не звери, не леоперды – пробормотал Миша, нашаривая в кармане деньги.
Алкаш с надеждой и звериной преданностью смотрел на своего спасителя.
- Что ж у нас, сердца что ли нет – громко сказал Миша и протянул деньги.
- Сердца?! Ах вы сердечные! – заорала неизвестно откуда взявшаяся женщина, одетая так же неопрятно, как и алкаш. – Да сколько вас таких сердечных-то, а! Да пока вы будете, так и сопьется же скотина!
Она подскочила к своему, видимо, мужу, и вцепилась ему ладонь, пытаясь вырвать деньги.
- Отстань, курва! – заорал тот, вывернулся и с неожиданной прытью скользнул в двери магазина.
* * *
И снова Дима открыл глаза.
Они молчали, глядя друг другу в глаза.
- Вот потому я здесь и стою. – кивнул Петр.
- Но… - Дима замялся. – Если честно, я не совсем понял, по чем Вы судите?
- По вере – улыбнулся святой. – По сердцу. По совести. По разуму. И по тому, что получается, когда соединяешь это все и открываешься миру.
- Не понимаю – сокрушенно покачал головой Дима.
- Поймешь – улыбнулся Петр. – Ибо будет у тебя время. Я могу тебя отпустить, по зову жизни, что рождается. Иди. И постарайся к нашей следующей с тобой встрече понять то, что должен понять.
* * *
Дима открыл глаза и тут же нажал на педаль тормоза, останавливая свой Лансер прямо под горящим уже красным светом светофором. Да, жена. Да, рожает.
Он успеет. Должен успеть. И к жене, и понять.
Эта история, как ей и положено, не закончилась тогда, когда он ожил. Ведь она никогда не заканчивается.
© Ammok
Friday, July 24, 2009
Алмаз огранённый
- Господа, господа! — молодой корнет подозвал своих товарищей-гусар. — Я предлагаю вам одно развлечение: здесь недалеко находится салон некой гадалки мадам Ленорман. Давайте сходим к ней и судьбу испытаем.
- Полно Вам, корнет! Это всё ересь. Неужто нам, православным, стоит верить какой-то католичке-прорицательнице? - подчёркнуто-скептически бросил поручик Лунин.
- Не-не-не, Михаил, идёмте. Это должно быть интересно, - поддержал корнета прапорщик. - Я слышал, что она даже самому Буонопарту предсказала бурный взлёт и быстрое падение. Раз тут она не ошиблась, может и наши судьбы предсказать сможет.
- Входите, - на французском произнёс мягкий, но властный голос за ширмой. Первым решился корнет.
- Ваша жизнь — алмаз огранённый. Яркая жизнь. Но короток век и любовь коротка, - мадам смотрела в хрустальный шар и шептала непонятные слова. Корнету пришлось даже наклониться к ней, чтобы разобрать в её шёпоте хоть крупицы фраз. Но кроме слов об алмазе ничего корнет так и не разобрал.
Следующим вошёл поручик.
- Верёвка на шее твоей. Повешен будешь ты за голову свою светлую.
- Вы что-то путаете, мадам. Я не англичанин, а русский. У нас не вешают, а расстреливают, - усмехнулся Лунин.
- Верёвка на твоей шее православной вместо креста, - добавила Ленорман, оторвав глаза от кристально чистого шара. - Верёвка.
- Ну, спасибо вам. Пожалуй, пойду я, - встал из-за стола Лунин и позвал прапорщика, - Пал Ваныч, Ваша очередь смотреть судьбе в глаза.
- Верёвка, верёвка на шее твоей протестантской.
- Откуда вы узнали, что я лютеранин? Это они, - махнул прапорщик, - они рассказали?
- Судьба твоя давно написана, и я лишь прочитала её. Ты — каменщик, и строительство твоё не принесёт ни тебе, ни остальным счастья.
- Позвольте, но я знатного рода. Какой из меня каменщик? - возмутился прапорщик.
- Камни твои — это люди. И разбросаны они по свету будут. А тебя не будет с ними.
- Бред какой-то, - он встал и швырнул пару золотых монет на стол. — Держите, хотя вы своими сказками не заслужили и этого.
- Действительно, горе от ума, - рассмеялся корнет. - Такая слава о ней ходила, а она — обычная шарлатанка.
- Александр Сергеевич, вы оригинал! Такое развлечение нам подсунули, что даже мурашки по коже пробежали. Прям не знаю, верить или нет, - поёжился поручик.
- Неужто вы восприняли эту чушь за чистую монету, господа? - прапорщик сплюнул в сторону дома мадам. - Идёмте отсюда.
- Здесь недалеко есть кабак, перекусим быстро. Или по-французски — быстрО, ха-ха-ха!
Лишь поручику было не по себе от слов гадалки Ленорман.
- Перестаньте зубоскалить, корнет, - приструнил его Лунин.
- Скорей - скалозубить, - переправил его Александр.
***
- Какие люди! Александр свет Сергеевич! - бывший поручик, а ныне уже полковник, горячо обнял давнего друга.
- Павел Иванович! Какими судьбами вы в стольном граде? - поправил статский советник съехавшие от крепких объятий очки.
- Да вот, переведён полковником... Получил благословение от самого государя!
- Иди ж ты! А я в Тифлис направлен! Секретарём при дипчасти! Только вот назначение получил. Будет время вольного много, хоть завершу свою книгу.
- И что за книга? Небось про лихую кавалерию?
- Да так, стихи... - смутился Александр Сергеевич.
- Подражаем этому поэтишке Пушкину?
- Отчего же подражая? Я с ним знаком довольно тесно. И поэт он просто замечательный, - вступился за друга новоиспечённый секретарь.
- Да ладно, ладно, шучу я. Кстати, слышали хохму? — попытался разрядить напряжение полковник. - Лунин-то в католики подался! Видать та гадалка хорошо ему в голову засела. А твоё предсказание сбылось? Что там с алмазом?
- Нет никакого алмаза пока. Может в Тифлисе найду, - усмехнулся Александр Сергеевич.
- Ну-ну. А у меня кое-что сбылось. Но говорить не могу — тайна сие есть, - и полковник подмигнул.
***
Январское утро холодным дыханием проникло под пальто.
- Проходи, проходи, - жандарм слегка толкнул Александра Сергеевича в спину. Арестованный секретарь оглянулся на этого держиморду и вошёл в еле отапливаемый коридор допросного отделения.
- Итак, вы утверждаете, что не знаете о том, что замышляли ваши друзья? - тайный советник пристально смотрел на статского советника.
- Увы, знал лишь, что они хотели изменить Россию к лучшему. Но что это будет так — против императора...
- Да-да-да, вот такая оказия. На самого царя-батюшку! - затараторил тайный и резко встал. - Мы-то знаем, что вы-то не причём. Мы-то знаем. А вот в там, - он указал указательным пальцем вверх, - сомневаются. Сейчас к поэтам подозрительно относятся. Особенно к вашему тёзке. Да ещё и ваш опус, как там? - советник попытался вспомнить, но название в голову не приходило. - Сатира на дворянство? Не слишком ли вы глубоко взяли, а?
- Позвольте, ваше сиятельство, Пётр Васильевич, что же вы такое говорите? Я же не дворян высмеивал, а дурные нравы, царящие там. Да и не закончил я её — это не окончательная редакция.
- Да я-то знаю. Кстати, мне это пасквиль рекомендовали прочитать. Я смеялся как дитя! Слёзы текли! Сильно вы, сильно, - светлейший князь Пётр Лопухин вытер уголок глаза. - Ладно, вы свободны. Обвинения в связи с декабристами с вас сняты.
***
Разжалованный полковник Павел Иванович Пестель вышел на мокрую от недавнего летнего дождя землю и посмотрел в серое питерское небо. Он уже знал, что арестованного в апреле Лунина отправили на пожизненную каторгу.
- Хитёр, каналья, - подумал Пестель. - Хитро он судьбу обманул.
Расстрельного взвода не было. Впереди стоял эшафот с уродливой буквой Г. Это была виселица.
— Ужели мы не заслужили лучшей смерти? Кажется, мы никогда не отвращали чела своего ни от пуль, ни от ядер. Можно бы было нас и расстрелять...
Это были последние слова декабриста.
***
- Пестель казнён, Лунин на каторге, а моего алмаза так и нет, - думал Александр Сергеевич, сидя в экипаже, который вёз его по булыжным мостовым Тифлиса. Рядом сидел встречавший его у поезда адъютант.
- Александр Сергеевич, я слышал, Вы поэт? - попытался первым заговорить адъютант.
- Да-да, - рассеянно произнёс статский советник.
- Сейчас в Тифлисе гостит князь Александр Чавчавадзе с дочерью Нине. У них сегодня приём и они бы с радостью приняли Вас.
- Хорошо, я подумаю, - статский советник не придал этим словам значения.
***
- Нине! Я назначен послом в Персию! - Александр влетел в дом и обнял молодую жену. - Мы через месяц выезжаем!
- Алексаша, у меня ещё одна новость: нас будет трое, - Нине улыбнулась.
- Ох, - только и произнёс новоназначенный министр-резидент. - Решено, едем! И при дипмиссии будем жить, там есть чудесный фельдшер!
- Есть и ещё одна новость! - Нине озорно глянула на мужа. - Поэма твоя вышла! Сегодня пришла книга.
«Вот они, алмазы мои огранённые! Жена моя, любовь моя! И книга моя», - эта мысль прочно засела в голову поэта.
***
- Неверные, неверные свиньи! - орала толпа за стенами посольства, пытаясь вынести добротные дубовые двери. - Смерть свиньям!!!
- Всем быть готовыми! Заряжайте пистоли! - Александр Сергеевич стоял внизу лестницы, сжимая эфес сабли. Единственной его мыслью было то, что жену - алмаз свой огранённый, он оставил в Армении и оттуда Нине добралась к отцу в Тифлис. Она должна была скоро разродиться, а находиться здесь сейчас было бы верхом безумия.
- Смерть им! - огонь факелов фанатиков-мусульман отразился на клинке посла.
***
- Нине, всё нормально, твой Алексашенька сейчас в Тегеране. Он вернётся весной, когда ты уже родишь.
- Я чувствую, что с ним произошло что-то страшное. Я это знаю, - в животе предательски кололо, словно ещё нерождённый сын предупреждал о несчастье.
- Нет, с ним всё в порядке. Успокойся, тебе нельзя волноваться в таком положении.
В животе продолжало колоть, а сердце знало, что своего Сашу она уже не увидит.
***
- Нам очень жаль, что сын российский погиб от рук наших. Примите во искупление нашей вины эти скромные дары, - персидский наследный шах Моххамад преклонил колени пред императором Николаем I. Позади шаха стояли слуги, державшие сундуки. А сам Моххамад подал на подносе желтовато-прозрачный камень. Это был алмаз, который был «куплен» кровью Александра Сергеевича Грибоедова.
Нине Чавчавадзе похоронила мужа в Тифлисе возле церкви святого Давида. На надгробии она повелела выгравировать надпись: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русских, но для чего пережила тебя любовь моя?»
Ребёнка Нине потеряла — были преждевременные роды. Во второй раз замуж она так и не вышла.
© Писдобол
- Полно Вам, корнет! Это всё ересь. Неужто нам, православным, стоит верить какой-то католичке-прорицательнице? - подчёркнуто-скептически бросил поручик Лунин.
- Не-не-не, Михаил, идёмте. Это должно быть интересно, - поддержал корнета прапорщик. - Я слышал, что она даже самому Буонопарту предсказала бурный взлёт и быстрое падение. Раз тут она не ошиблась, может и наши судьбы предсказать сможет.
- Входите, - на французском произнёс мягкий, но властный голос за ширмой. Первым решился корнет.
- Ваша жизнь — алмаз огранённый. Яркая жизнь. Но короток век и любовь коротка, - мадам смотрела в хрустальный шар и шептала непонятные слова. Корнету пришлось даже наклониться к ней, чтобы разобрать в её шёпоте хоть крупицы фраз. Но кроме слов об алмазе ничего корнет так и не разобрал.
Следующим вошёл поручик.
- Верёвка на шее твоей. Повешен будешь ты за голову свою светлую.
- Вы что-то путаете, мадам. Я не англичанин, а русский. У нас не вешают, а расстреливают, - усмехнулся Лунин.
- Верёвка на твоей шее православной вместо креста, - добавила Ленорман, оторвав глаза от кристально чистого шара. - Верёвка.
- Ну, спасибо вам. Пожалуй, пойду я, - встал из-за стола Лунин и позвал прапорщика, - Пал Ваныч, Ваша очередь смотреть судьбе в глаза.
- Верёвка, верёвка на шее твоей протестантской.
- Откуда вы узнали, что я лютеранин? Это они, - махнул прапорщик, - они рассказали?
- Судьба твоя давно написана, и я лишь прочитала её. Ты — каменщик, и строительство твоё не принесёт ни тебе, ни остальным счастья.
- Позвольте, но я знатного рода. Какой из меня каменщик? - возмутился прапорщик.
- Камни твои — это люди. И разбросаны они по свету будут. А тебя не будет с ними.
- Бред какой-то, - он встал и швырнул пару золотых монет на стол. — Держите, хотя вы своими сказками не заслужили и этого.
- Действительно, горе от ума, - рассмеялся корнет. - Такая слава о ней ходила, а она — обычная шарлатанка.
- Александр Сергеевич, вы оригинал! Такое развлечение нам подсунули, что даже мурашки по коже пробежали. Прям не знаю, верить или нет, - поёжился поручик.
- Неужто вы восприняли эту чушь за чистую монету, господа? - прапорщик сплюнул в сторону дома мадам. - Идёмте отсюда.
- Здесь недалеко есть кабак, перекусим быстро. Или по-французски — быстрО, ха-ха-ха!
Лишь поручику было не по себе от слов гадалки Ленорман.
- Перестаньте зубоскалить, корнет, - приструнил его Лунин.
- Скорей - скалозубить, - переправил его Александр.
***
- Какие люди! Александр свет Сергеевич! - бывший поручик, а ныне уже полковник, горячо обнял давнего друга.
- Павел Иванович! Какими судьбами вы в стольном граде? - поправил статский советник съехавшие от крепких объятий очки.
- Да вот, переведён полковником... Получил благословение от самого государя!
- Иди ж ты! А я в Тифлис направлен! Секретарём при дипчасти! Только вот назначение получил. Будет время вольного много, хоть завершу свою книгу.
- И что за книга? Небось про лихую кавалерию?
- Да так, стихи... - смутился Александр Сергеевич.
- Подражаем этому поэтишке Пушкину?
- Отчего же подражая? Я с ним знаком довольно тесно. И поэт он просто замечательный, - вступился за друга новоиспечённый секретарь.
- Да ладно, ладно, шучу я. Кстати, слышали хохму? — попытался разрядить напряжение полковник. - Лунин-то в католики подался! Видать та гадалка хорошо ему в голову засела. А твоё предсказание сбылось? Что там с алмазом?
- Нет никакого алмаза пока. Может в Тифлисе найду, - усмехнулся Александр Сергеевич.
- Ну-ну. А у меня кое-что сбылось. Но говорить не могу — тайна сие есть, - и полковник подмигнул.
***
Январское утро холодным дыханием проникло под пальто.
- Проходи, проходи, - жандарм слегка толкнул Александра Сергеевича в спину. Арестованный секретарь оглянулся на этого держиморду и вошёл в еле отапливаемый коридор допросного отделения.
- Итак, вы утверждаете, что не знаете о том, что замышляли ваши друзья? - тайный советник пристально смотрел на статского советника.
- Увы, знал лишь, что они хотели изменить Россию к лучшему. Но что это будет так — против императора...
- Да-да-да, вот такая оказия. На самого царя-батюшку! - затараторил тайный и резко встал. - Мы-то знаем, что вы-то не причём. Мы-то знаем. А вот в там, - он указал указательным пальцем вверх, - сомневаются. Сейчас к поэтам подозрительно относятся. Особенно к вашему тёзке. Да ещё и ваш опус, как там? - советник попытался вспомнить, но название в голову не приходило. - Сатира на дворянство? Не слишком ли вы глубоко взяли, а?
- Позвольте, ваше сиятельство, Пётр Васильевич, что же вы такое говорите? Я же не дворян высмеивал, а дурные нравы, царящие там. Да и не закончил я её — это не окончательная редакция.
- Да я-то знаю. Кстати, мне это пасквиль рекомендовали прочитать. Я смеялся как дитя! Слёзы текли! Сильно вы, сильно, - светлейший князь Пётр Лопухин вытер уголок глаза. - Ладно, вы свободны. Обвинения в связи с декабристами с вас сняты.
***
Разжалованный полковник Павел Иванович Пестель вышел на мокрую от недавнего летнего дождя землю и посмотрел в серое питерское небо. Он уже знал, что арестованного в апреле Лунина отправили на пожизненную каторгу.
- Хитёр, каналья, - подумал Пестель. - Хитро он судьбу обманул.
Расстрельного взвода не было. Впереди стоял эшафот с уродливой буквой Г. Это была виселица.
— Ужели мы не заслужили лучшей смерти? Кажется, мы никогда не отвращали чела своего ни от пуль, ни от ядер. Можно бы было нас и расстрелять...
Это были последние слова декабриста.
***
- Пестель казнён, Лунин на каторге, а моего алмаза так и нет, - думал Александр Сергеевич, сидя в экипаже, который вёз его по булыжным мостовым Тифлиса. Рядом сидел встречавший его у поезда адъютант.
- Александр Сергеевич, я слышал, Вы поэт? - попытался первым заговорить адъютант.
- Да-да, - рассеянно произнёс статский советник.
- Сейчас в Тифлисе гостит князь Александр Чавчавадзе с дочерью Нине. У них сегодня приём и они бы с радостью приняли Вас.
- Хорошо, я подумаю, - статский советник не придал этим словам значения.
***
- Нине! Я назначен послом в Персию! - Александр влетел в дом и обнял молодую жену. - Мы через месяц выезжаем!
- Алексаша, у меня ещё одна новость: нас будет трое, - Нине улыбнулась.
- Ох, - только и произнёс новоназначенный министр-резидент. - Решено, едем! И при дипмиссии будем жить, там есть чудесный фельдшер!
- Есть и ещё одна новость! - Нине озорно глянула на мужа. - Поэма твоя вышла! Сегодня пришла книга.
«Вот они, алмазы мои огранённые! Жена моя, любовь моя! И книга моя», - эта мысль прочно засела в голову поэта.
***
- Неверные, неверные свиньи! - орала толпа за стенами посольства, пытаясь вынести добротные дубовые двери. - Смерть свиньям!!!
- Всем быть готовыми! Заряжайте пистоли! - Александр Сергеевич стоял внизу лестницы, сжимая эфес сабли. Единственной его мыслью было то, что жену - алмаз свой огранённый, он оставил в Армении и оттуда Нине добралась к отцу в Тифлис. Она должна была скоро разродиться, а находиться здесь сейчас было бы верхом безумия.
- Смерть им! - огонь факелов фанатиков-мусульман отразился на клинке посла.
***
- Нине, всё нормально, твой Алексашенька сейчас в Тегеране. Он вернётся весной, когда ты уже родишь.
- Я чувствую, что с ним произошло что-то страшное. Я это знаю, - в животе предательски кололо, словно ещё нерождённый сын предупреждал о несчастье.
- Нет, с ним всё в порядке. Успокойся, тебе нельзя волноваться в таком положении.
В животе продолжало колоть, а сердце знало, что своего Сашу она уже не увидит.
***
- Нам очень жаль, что сын российский погиб от рук наших. Примите во искупление нашей вины эти скромные дары, - персидский наследный шах Моххамад преклонил колени пред императором Николаем I. Позади шаха стояли слуги, державшие сундуки. А сам Моххамад подал на подносе желтовато-прозрачный камень. Это был алмаз, который был «куплен» кровью Александра Сергеевича Грибоедова.
Нине Чавчавадзе похоронила мужа в Тифлисе возле церкви святого Давида. На надгробии она повелела выгравировать надпись: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русских, но для чего пережила тебя любовь моя?»
Ребёнка Нине потеряла — были преждевременные роды. Во второй раз замуж она так и не вышла.
© Писдобол
Thursday, July 16, 2009
Самый страшный день Саши Молоткова
Саша Молотков долго не мог решиться, о чем писать в сочинении про самый страшный день в своей жизни. Очень странное решение учительницы литературы и русского языка Евы Аркадьевны Полководец изменить обычную тему «Как я провел лето» привело в восторг весь класс. Кроме, разумеется, Саши. И не потому, что вспомнить было нечего, слава Богу, и войн и бедствий на его веку, вернее веках, было не мало. В этом-то и была проблема. К тому же беспокойство вызывала настойчивость училки, с которой она раз за разом возвращалась к опасным для Саши темам. Это началось с того момента, когда на уроке, посвященном творчеству Льва Толстого, Молотков, увлекшись, сболтнул лишнего о великом писателе. Забылся и упомянул, то, что никто кроме близких друзей Левушки знать не мог. Никто вроде и не заметил, но Ева Аркадьевна после этого очень изменилась. Всегда приветливая и радостная раньше, теперь стала чуть настороженнее. Правда, самого Сашу Ева Аркадьевна очень сильно раздражала. Он не мог понять почему, но не было сил смотреть на нее без сильной неприязни.
Молотков был счастливчиком, или самым несчастным человеком на земле. Сам он не мог определиться. Дело в том, что он помнил все свои предыдущие жизни. Рождался, жил, потом, погибал на войне или умирал от болезней и снова рождался. Но всегда помнил, кем он был раньше. У него было много родителей, много национальностей, огромное число друзей, бесчисленное количество женщин. В некоторых жизнях он отдыхал, в некоторых добивался невероятных успехов, не раз был гением, бывал злодеем. Огромное удовольствие ему доставляло читать о себе же в учебниках истории.
Страшных дней у этого странного человека было множество. Особенно поначалу. Когда еще потеря близких и родных людей не стало чем-то обычным и даже скучноватым. В какую-то из жизней Саша понял, что разучился любить, и это тоже было страшно, впрочем, бояться он тоже к этому времени разучился. В ту жизнь он причинил много страданий людям, уничтожив значительную часть населения Европы. Зато он понял, что не все чувства умерли, жалость, например, осталась. Невыносимо было смотреть на фотографии, умерших от неведомой напасти – детища доктора Александра Коуберна, ныне Молоткова. Напасть позже окрестили Испанкой. Но об истинном происхождении вируса, естественно никто не узнал.
Быстро написав, разумеется, выдуманную историю про воровство соседских яблок на даче, и угрызения совести по этому поводу Саша откровенно заскучал. Яблоки он ненавидел всей душой, не переносил даже запаха, поэтому отчасти история получилась правдивой. После звонка Ева Аркадьевна попросила Сашу задержаться. Как в «Штирлице» подумалось в тот момент Молоткову. Полководец внимательно читала Сашино сочинение. Читала долго, вероятно несколько раз перечитывала. От ее следующих слов Сашу передернуло. – Ну, вот мы и встретились снова, мой милый! Я сразу поняла, что ты меня узнал, вернее почувствовал. Про яблоки ты хорошо вспомнил, я ведь тоже их ненавижу, теперь сомнений не осталось… ты не представляешь как я боялась что меня одну не простили.
Саша понял, что не все испытал в своих жизнях и далеко не все помнил…И страх оказывается не разучился испытывать и ненависть. Конечно, теперь он вспомнил то, что так долго пытался забыть и забыл, в конце концов. И нелюбовь к яблокам стала понятна и к женщине по имени Ева…
© Бакли
Молотков был счастливчиком, или самым несчастным человеком на земле. Сам он не мог определиться. Дело в том, что он помнил все свои предыдущие жизни. Рождался, жил, потом, погибал на войне или умирал от болезней и снова рождался. Но всегда помнил, кем он был раньше. У него было много родителей, много национальностей, огромное число друзей, бесчисленное количество женщин. В некоторых жизнях он отдыхал, в некоторых добивался невероятных успехов, не раз был гением, бывал злодеем. Огромное удовольствие ему доставляло читать о себе же в учебниках истории.
Страшных дней у этого странного человека было множество. Особенно поначалу. Когда еще потеря близких и родных людей не стало чем-то обычным и даже скучноватым. В какую-то из жизней Саша понял, что разучился любить, и это тоже было страшно, впрочем, бояться он тоже к этому времени разучился. В ту жизнь он причинил много страданий людям, уничтожив значительную часть населения Европы. Зато он понял, что не все чувства умерли, жалость, например, осталась. Невыносимо было смотреть на фотографии, умерших от неведомой напасти – детища доктора Александра Коуберна, ныне Молоткова. Напасть позже окрестили Испанкой. Но об истинном происхождении вируса, естественно никто не узнал.
Быстро написав, разумеется, выдуманную историю про воровство соседских яблок на даче, и угрызения совести по этому поводу Саша откровенно заскучал. Яблоки он ненавидел всей душой, не переносил даже запаха, поэтому отчасти история получилась правдивой. После звонка Ева Аркадьевна попросила Сашу задержаться. Как в «Штирлице» подумалось в тот момент Молоткову. Полководец внимательно читала Сашино сочинение. Читала долго, вероятно несколько раз перечитывала. От ее следующих слов Сашу передернуло. – Ну, вот мы и встретились снова, мой милый! Я сразу поняла, что ты меня узнал, вернее почувствовал. Про яблоки ты хорошо вспомнил, я ведь тоже их ненавижу, теперь сомнений не осталось… ты не представляешь как я боялась что меня одну не простили.
Саша понял, что не все испытал в своих жизнях и далеко не все помнил…И страх оказывается не разучился испытывать и ненависть. Конечно, теперь он вспомнил то, что так долго пытался забыть и забыл, в конце концов. И нелюбовь к яблокам стала понятна и к женщине по имени Ева…
© Бакли
Wednesday, July 1, 2009
Плошка., просто
- Ой… Чуть не уронила. А что это? – Оксанка, стояла на табуретке, возле отркытого старого шкафа. В руках она держала какую-то плошку. – Ну, Андрюх, хватит уже на мои ноги пялиться. Не насмотрелся что ли еще? Что это за тарелка такая? Выбросить?
Андрей отвел глаза от Оксанкиных ног и посмотрел на то, что она держала в руках..
- О-о-о… Так вот где она была все это время. Это Ксюх, не тарелка. Это плошка. Вернее, не так. Это – Плошка. Прадедова еще.
Он встал со старенького бабушкиного дивана и, подойдя к жене, внимательно глянул на глиняную плошку.
Прадед привез ее с войны. Андрею рассказывали эту историю, когда он еще был совсем маленьким, и потому он точно так и не запомнил, на какой войне был прадед, и как именно ему досталась эта плошка. Плошка и Манчжурия – это два слова, которые он запомнил еще тогда, когда ему в первый раз рассказывали о прадеде. Видимо, откуда-то оттуда и привез ее прадед. Глиняная, покрытая глазурью и странным узором, она всегда стояла в бюфете за стеклом на верхней полке. Бабушка делала в ней соусы, на празднике в нее насыпали какой-нибудь салат. И вроде как берегли ее, и вроде как без дела она тоже не стояла.
Андрей давно ее не видел. С тех самых пор, как уехал из родительского дома в Киев. А вот сейчас увидел снова. Он многие вещи увидел сейчас, снова, вернувшись с молодой женой в когда-то родной городок. Вот так вот ходил по когда-то знакомым улицам и встречал все снова. Что-то узнавал, что-то узнавало его, а что-то не могло быть узнанным, потому как уже ушло. Ушло в прошлое.
- Так что с ней? Оставить, выбросить? Она тебе нужна?
- Да пусть стоит себе. Есть же не просит – Андрей ушел в свои мысли-воспоминания и потому ответил не сразу.
- Андрей! Ну что значит пусть стоит? – Оксана нахмурилась – Я же специально перебираю сейчас вещи в этом шкафу, потому что мы его собрались выкинуть. Ты забыл,ч то послезавтра привозят новую мебель?
- Ксюх, да не злись ты. Помню я все прекрасно. Просто эту плошку не выбрасывали многие годы, не нам же ее выкидывать? Давай я ее и еще часть того, что мы уже отобрали, отвезу сейчас на дачу, к бабушке, а она уже и решит?
Андрей потянулся за плошкой, чтобы забрать ее из рук жены. Их пальцы соприкоснулись и он почему-то на секунду прижал ее тонкие пальчики к неровному, шероховатому краю плошки.
Оксана коротко вздохнула и улыбнулась.
- Ладно. Извини. Ты прав, солнышко. Отвези. Приготовить ужин?
- Только себе. Я у бабушки поем. Ты же знаешь, без ужина она меня не отпустит. – Андрей улыбнулся.
- Хорошо. – Оксана снова улыбнулась – Тогда до вечера.
Одна из вещей, которую почти забыл, а теперь заново вспоминал Андрей была поездка в их городском троллейбусе. В их небольшом городке все же были небольшой троллейбусный и автобусный парки и целых три маршрута. В детстве Андрей любил с друзьями ездить от конечной до конечной – это было их «путешествиями». И Андрей помнил, что очень часто комфорт их поездки немного нарушался, когда они проезжали центр и троллейбус заполнялся людьми. Тогда обязательно нужно было вставать, потому что заходили или пожилые люди, или молодые мамы с грудными детьми, или же просто женщины. Андрей до сих пор, в Киеве, стыдливо прятал глаза в экран мобильного, если в вагон метро заходила женщина. Женщинам уже никто не уступает сейчас место, но вот привычки из детства дают о себе знать. Пусть даже в виде легкого чувства неловкости и стыда.
Вместо привычного троллейбуса однако к остановке подкатила яркая, новенькая маршрутка. Андрей зашел и встал посредине салона, пристроив корзину со старыми вещами на полу между ног. Ухватился за поручень и огляделся.
Мест в салоне не было. Рядом с Андреем сидела группа школьников, остальные места были заняты взрослыми дядьками, видимо, рабочими, едущими со смены.
К Андрею тут же подошла кондуктор и взяв у него деньги, зачем-то помусолила висевший у нее рулон билетов. Поняв, что Андрей билетик требовать не будет, она отошла обратно к двери.
А на следующей остановке в маршрутку вошла бабушка. Молча, хоть и видно было, что ей очень тяжело, она втянула в салон вслед за собой старенькую «кравчучку» с намертво примотанной к ней далеко не новой клетчатой сумкой.
- Бабушка, ну куда ж вы с тележкой претесь. Платите за проезд. Что у Вас? – громко потребовала кондуктор.
Бабушка молча развернула и показала ей какое-то удостоверение.
- Э-э-э… Нет. Не пойдет. У нас коммерческий маршрут, в салоне уже сидит вон дедушка по этой категории. – кондукторша словно бы даже обрадовалась тому, что бабушке нельзя будет сейчас бесплатно проехать. – Или платите, или выходите.
Бабушка с искренним недоумением смотрела на относительно молодую, полноватую женщину.
- Внучка, как же? Я же всю жизнь работала?
- Ну, значит, на проезд точно заработала – кондукторша хохотнула – Мишка, а ну притормози, высаживать будем пассажира.
Водитель тут же послушно ударил по тормозам. Корзина, стоявшая около Андрея, налконилась и плошка, прадедова плошка, вывалилась из нее и покатилась по салону.
- Вот жеж черт – выругался Андрей и рванул по салону вслед за плошкой.
Кондуктор тут же повернулась на голос и движение. Заметив катящуюся к ней плошку, она наклонилась и схватила ее.
Практически одновременно с Андреем. Их пальцы встретились на плошке и Андрей, сам не зная почему, тут же прижал ее пальцы к краям плошки. Слегка вдаливая их мясистую плоть в облупленные, потерявшие глазурь и обнажившие внутреннюю, глиняную, теплую сущность края.
Кондуктор вздохнула и тут же отдернула руку.
- Спасибо, что поймали – сказал Андрей.
- Вы осторожней с посудой, разбиться же может. – она неловко улыбнулась ему и повернулась снова к бабушке. – Бабушка…
Она замерла. Казалось, что она напрочь забыла, что хотела сказать до этого.
Андрей сжимал плошку в руках и отчего-то не шел к брошенной им корзине. Внутренне он уже точно решил прекратить этот скандал и оплатить проезд бабушке.
- Послушайте – он слегка постучал по плечу женщину-кондуктора.
- Одну секунду – повернулась она к нему и тут же развенулась к бабушке.
Она помолчала и, как бы не веря самой себе, сказала:
- Бабушка. Вы извините меня, пожалуйста. Ни вы, ни я не виноваты в том, что сейчас вынуждены так жить и так друг к другу относиться. Садитесь, пожалуйста.
Для бабушки тут же нашлось место. Из тех, над которыми написано «Для инвалидов и пассажиров с детьми». С него мигом соскочил, сидевший на нем школьник.
Андрей положил плошку обратно в корзину и вышел на следующей, «Дачной».
Естественно, он не уехал в тот вечер от бабушки без ужина, естественно никто и не подумал выбросить плошку. Еще многие годы она стояла на антресолях у бабушки Андрея, не позволяя пыли возлечь на ее облупленные края.
Пока однажды, кот Васька, гнавший за солнечным зайчиком, не вспрыгнул туда и не опрокинул ее вниз.
© Ammok
Андрей отвел глаза от Оксанкиных ног и посмотрел на то, что она держала в руках..
- О-о-о… Так вот где она была все это время. Это Ксюх, не тарелка. Это плошка. Вернее, не так. Это – Плошка. Прадедова еще.
Он встал со старенького бабушкиного дивана и, подойдя к жене, внимательно глянул на глиняную плошку.
Прадед привез ее с войны. Андрею рассказывали эту историю, когда он еще был совсем маленьким, и потому он точно так и не запомнил, на какой войне был прадед, и как именно ему досталась эта плошка. Плошка и Манчжурия – это два слова, которые он запомнил еще тогда, когда ему в первый раз рассказывали о прадеде. Видимо, откуда-то оттуда и привез ее прадед. Глиняная, покрытая глазурью и странным узором, она всегда стояла в бюфете за стеклом на верхней полке. Бабушка делала в ней соусы, на празднике в нее насыпали какой-нибудь салат. И вроде как берегли ее, и вроде как без дела она тоже не стояла.
Андрей давно ее не видел. С тех самых пор, как уехал из родительского дома в Киев. А вот сейчас увидел снова. Он многие вещи увидел сейчас, снова, вернувшись с молодой женой в когда-то родной городок. Вот так вот ходил по когда-то знакомым улицам и встречал все снова. Что-то узнавал, что-то узнавало его, а что-то не могло быть узнанным, потому как уже ушло. Ушло в прошлое.
- Так что с ней? Оставить, выбросить? Она тебе нужна?
- Да пусть стоит себе. Есть же не просит – Андрей ушел в свои мысли-воспоминания и потому ответил не сразу.
- Андрей! Ну что значит пусть стоит? – Оксана нахмурилась – Я же специально перебираю сейчас вещи в этом шкафу, потому что мы его собрались выкинуть. Ты забыл,ч то послезавтра привозят новую мебель?
- Ксюх, да не злись ты. Помню я все прекрасно. Просто эту плошку не выбрасывали многие годы, не нам же ее выкидывать? Давай я ее и еще часть того, что мы уже отобрали, отвезу сейчас на дачу, к бабушке, а она уже и решит?
Андрей потянулся за плошкой, чтобы забрать ее из рук жены. Их пальцы соприкоснулись и он почему-то на секунду прижал ее тонкие пальчики к неровному, шероховатому краю плошки.
Оксана коротко вздохнула и улыбнулась.
- Ладно. Извини. Ты прав, солнышко. Отвези. Приготовить ужин?
- Только себе. Я у бабушки поем. Ты же знаешь, без ужина она меня не отпустит. – Андрей улыбнулся.
- Хорошо. – Оксана снова улыбнулась – Тогда до вечера.
Одна из вещей, которую почти забыл, а теперь заново вспоминал Андрей была поездка в их городском троллейбусе. В их небольшом городке все же были небольшой троллейбусный и автобусный парки и целых три маршрута. В детстве Андрей любил с друзьями ездить от конечной до конечной – это было их «путешествиями». И Андрей помнил, что очень часто комфорт их поездки немного нарушался, когда они проезжали центр и троллейбус заполнялся людьми. Тогда обязательно нужно было вставать, потому что заходили или пожилые люди, или молодые мамы с грудными детьми, или же просто женщины. Андрей до сих пор, в Киеве, стыдливо прятал глаза в экран мобильного, если в вагон метро заходила женщина. Женщинам уже никто не уступает сейчас место, но вот привычки из детства дают о себе знать. Пусть даже в виде легкого чувства неловкости и стыда.
Вместо привычного троллейбуса однако к остановке подкатила яркая, новенькая маршрутка. Андрей зашел и встал посредине салона, пристроив корзину со старыми вещами на полу между ног. Ухватился за поручень и огляделся.
Мест в салоне не было. Рядом с Андреем сидела группа школьников, остальные места были заняты взрослыми дядьками, видимо, рабочими, едущими со смены.
К Андрею тут же подошла кондуктор и взяв у него деньги, зачем-то помусолила висевший у нее рулон билетов. Поняв, что Андрей билетик требовать не будет, она отошла обратно к двери.
А на следующей остановке в маршрутку вошла бабушка. Молча, хоть и видно было, что ей очень тяжело, она втянула в салон вслед за собой старенькую «кравчучку» с намертво примотанной к ней далеко не новой клетчатой сумкой.
- Бабушка, ну куда ж вы с тележкой претесь. Платите за проезд. Что у Вас? – громко потребовала кондуктор.
Бабушка молча развернула и показала ей какое-то удостоверение.
- Э-э-э… Нет. Не пойдет. У нас коммерческий маршрут, в салоне уже сидит вон дедушка по этой категории. – кондукторша словно бы даже обрадовалась тому, что бабушке нельзя будет сейчас бесплатно проехать. – Или платите, или выходите.
Бабушка с искренним недоумением смотрела на относительно молодую, полноватую женщину.
- Внучка, как же? Я же всю жизнь работала?
- Ну, значит, на проезд точно заработала – кондукторша хохотнула – Мишка, а ну притормози, высаживать будем пассажира.
Водитель тут же послушно ударил по тормозам. Корзина, стоявшая около Андрея, налконилась и плошка, прадедова плошка, вывалилась из нее и покатилась по салону.
- Вот жеж черт – выругался Андрей и рванул по салону вслед за плошкой.
Кондуктор тут же повернулась на голос и движение. Заметив катящуюся к ней плошку, она наклонилась и схватила ее.
Практически одновременно с Андреем. Их пальцы встретились на плошке и Андрей, сам не зная почему, тут же прижал ее пальцы к краям плошки. Слегка вдаливая их мясистую плоть в облупленные, потерявшие глазурь и обнажившие внутреннюю, глиняную, теплую сущность края.
Кондуктор вздохнула и тут же отдернула руку.
- Спасибо, что поймали – сказал Андрей.
- Вы осторожней с посудой, разбиться же может. – она неловко улыбнулась ему и повернулась снова к бабушке. – Бабушка…
Она замерла. Казалось, что она напрочь забыла, что хотела сказать до этого.
Андрей сжимал плошку в руках и отчего-то не шел к брошенной им корзине. Внутренне он уже точно решил прекратить этот скандал и оплатить проезд бабушке.
- Послушайте – он слегка постучал по плечу женщину-кондуктора.
- Одну секунду – повернулась она к нему и тут же развенулась к бабушке.
Она помолчала и, как бы не веря самой себе, сказала:
- Бабушка. Вы извините меня, пожалуйста. Ни вы, ни я не виноваты в том, что сейчас вынуждены так жить и так друг к другу относиться. Садитесь, пожалуйста.
Для бабушки тут же нашлось место. Из тех, над которыми написано «Для инвалидов и пассажиров с детьми». С него мигом соскочил, сидевший на нем школьник.
Андрей положил плошку обратно в корзину и вышел на следующей, «Дачной».
Естественно, он не уехал в тот вечер от бабушки без ужина, естественно никто и не подумал выбросить плошку. Еще многие годы она стояла на антресолях у бабушки Андрея, не позволяя пыли возлечь на ее облупленные края.
Пока однажды, кот Васька, гнавший за солнечным зайчиком, не вспрыгнул туда и не опрокинул ее вниз.
© Ammok
Subscribe to:
Posts (Atom)
Posts
