Бинты

Первоначально бешеный стук в висках медленно начинает ослабевать. Открыв глаза, обнаруживаю бледное лицо в зеркальном потолке.

Выгляжу не очень. Теплая вода приятно нежит тело. Струя воды, проходящая через слоя фильтров( а когда-то я заботился о своем здоровье) бьет по коленке и разбрызгивается по стенкам ванной комнаты.
Ну что уж? Пора и поразмыслить над тем, что происходит и почему. Так и хочется самому себе ответить
"по качену!!!"
Меня зовут Михаил. Мне 28 лет. Не женат, детей не имею. По крайней мере, я об этом не слышал. Хотя одна из знакомых по слухам сделала от меня аборт. Знакомую, после той пьянки, а собственно и того самого единственного секса с ней, видел неоднократно, она молчала, значит слухи не врут. О своей беременности мне ничего не говорила, поэтому перед этим фактом совесть моя была спокойна. Один хрен, предложил бы тоже самое, но тут она сделала без моего ведома, посему, быть ответственной ей, я не при чем, я не знал, я крайний...

Жизнь с самого рождения проходила довольно резво и насыщенно. Мама и папа бесконечно сильно любили своего единственного ребенка, и по возможности баловали его, как могли, лишая себя милых сердцу надежд на светлое будущее.
Детство провел в спортивных секциях и кружках, которые представляли собой бывшие подвалы, кое-где покрашенные желтой маслянкой. Школу, бедную до ужаса, в которой постоянно брали, заработанные отцовским горбом, деньги, то на ремонт, то на походы в музеи, закончил с отличием.
Возможно тогда, я и стал ненавидеть бедность, с ее жалкой сущностью.
После школы поступил на экономический факультет в университет средней руки.
Ненависть моя увеличивалась, глядя на взятки богатых студентов, жирным преподавателям.
Потом родители разбились в автокатастрофе и я остался один. Мир для меня перевернулся. Эта неожиданность замкнула меня в себе. Вскоре, поняв, что их уже не вернуть, я нашел в себе силы закончить ликбез высшей категории.
После окончания, немного помаявшись, продал трехкомнатную квартиру родителей в Самаре, переехал в Москву, и устроился, благодаря, приобретенным в годы студенчества, знакомствам в престижную контору.
Нахальство и стремление помогло быстрому продвижению по карьерной лестнице, что привело к избытку денег, и появлению чувства вседозволенности. Я гордился тем, что имею то, о чем не могут себе позволить даже мечтать эти нищие мрази, которых, я каждый день наблюдал на улицах столицы.
Моя мечта, стать независимым от финансов, становилась былью. Все то, чего не хватало в детстве копилось в отдельной комнате. Я так и называл ее- комната мечты..
Но теперь я лежу в ванне... В воде красного цвета... Со вскрытыми венами...
Я устал от этой жизни. В ней осталась только одна серость и скука. Дорогие алкоголь, наркотики и шлюхи только по-началу приносили радость. Постоянные праздники жизни стали приносить смысл только, когда начинались отходняки. В те моменты появлялось чувство борьбы. Борьбы со смертью и своим страхом, со своим страхом смерти, со страхом своей смерти. Правда, друзья рассказывали, что тогда я мог кричать от ужаса и говорил о каких-то черных существах. Что тут сказать? Наверное это была белочка.
Сознание удивительно спокойное. Хотя, пожалуй, даже слишком спокойное. Наверное, уже перестаю соображать. Изображения начинают плыть и появляются слуховые галлюцинации.
Прежде, чем решиться на это, я не пил и не нюхал неделю. Скука моя набирала обороты и сегодня я понял, что стремиться в этой жизни не к чему, и пора довести борьбу с этой фобией до конца. Посмотрим кто возьмет...
На секунду теряю сознание, и вроде показалось, что увидел тень в прихожей ванны, пытаюсь сосредоточиться, но могу разглядеть только пятно размером с тело человека. Картинка перед глазами все время смазывается. Переместив взгляд на кафель стены, обнаруживаю асфальт, кусками, беспорядочно и неравномерно прилипший к обоям. "какой асфальт, какие, нахрен, обои? Я же в ванной"- мысли с трудом пытаются пробиться через толщу бреда.
Наверное, единственный человек, которого я любил также, как и родителей, эта была Катя. Катя. Катюша. Она обижалась, когда я ее так называл, для меня было нежно, а для нее тупо. Она ревновала меня к бывшей, которую звали Евгения. Катю бесила ассоциация с названием старого фильма "Женя, Женечка, Катюша". По ее мнению, когда я называл Катюшей, она вставала передо мной на второй план после Женьки. Вообще, Катя была странной, любила фильмы советских времен и верила в чистую любовь. До конца, все же, я не понимал характера своей принцессы. Но больше всего не понимал причины нашего расставания. Однажды, она просто сказала
- "знаешь... нам не следует быть вместе"
И все... Потом она стала жить с парнем, который получал в двадцать четыре с половиной раза меньше чем я, и дарил щуплые букеты каждые полгода.
Странно, асфальт на обоях не исчезает, и мало того, куски его начинают расползаться по стенам. С трудом, сдерживая внимание, наблюдаю за ними.
Медленно и верно они начинают скапливаться в прихожей.
Блин! Эта тень так и не пропадает. А асфальт к ней и движется.
Становится слишком тепло, как будто вода закипает. Это хорошо. Сосуды еще больше расширятся, кровь быстрее выйдет из тела, хотя уже охота досмотреть эту галлюцинацию с происходящим. Но вряд ли успею. По моим соображением, жить мне остается еще несколько минут. Потом все... Потом я узнаю, чего боялся всю жизнь...
Куски асфальта собрались возле тени, и она стала набирать форму. Мне становится, то ли слишком хорошо, то ли слишком плохо. Полностью теряю контроль над тем, что вижу и понимаю.
Опять выключило. Все хуже и хуже воспринимаю реальность...
Хочу посмотреть в потолок, чтобы увидеть свое отражение, но сил не хватает, опять засыпаю.
-"Эй"-
И я, вроде, слышу мягкий шепот.
-"Хватит спать"- голос звучит ласково и добро.
Открываю глаза и инстинктом поворачиваю голову к месту появления звука.
Это было там, где находилась тень, но теперь вместо нее там было кто-то.
Тело черного цвета, с горящей грудью, из которой выползают липкие языки пламени, стоит напротив меня. Огромные ярко-белые крылья на спине обмахивают, словно, хотят обдать холодом, это место скопления углей. С рук стекает какая-то мерзость, между ног висит порезанный непонятный орган, держащийся на нитках, с виду напоминающий гроздь винограда, в котором также мелко и также близко друг к другу находятся куски кожи и мяса. Руки-обоженные конечности, с волдырями и гноящимися нарывами Но самое страшное это лицо!!!
Я до их пор помню, как родители меня брали с собой на карусели в Днепропетровске. На самом деле они и ходили туда только из-за меня. Мне было уже одиннадцать, и как страшно становилось на аттракционе "ромашка". Дыхание учащалось и страх неизвестности с улыбкой ожидал впереди...
Дыхание учащается, жизнь остановилавется, страха нет, ведь я же подготовился к смерти. Хотя этого и не предполагал, но воображение могло себе представить, правда, и не только такое.

Лицо из себя имело такой вид, как будто били бомжа несколько раз в день. Уйма синяков, опухлостей, кровоподтеков, множество порезов, опять же, та тухлая жидкость, которая стекает, от которой воняет так, что я начинаю приходить в себя.
Но! Глаза! Глаза! Они, настолько добрые, настолько нежные, что я окончательно перестаю понимать, что происходит.


-"Тише, тише, не пугайся меня так. Ты же давно меня знаешь"- сказало оно
-"Кто ты?"- выдавливаю из своих легких воздух. Сил нет уже дышать, не говоря уже о разговоре
-"Я? Я совесть... Думаю ты сможешь догадаться, кто являюется моим хозяином ..."- все тот же мягкий голос
-"Па... нят... на уже"- язык еле ворочается, задевая зубы. Во рту сухо и страшно хочется пить
-"Но почему же ты, сука, такая страшная?!"-
неожиданно для самого себя, практически фальцетом, выкрикиваю на грани истерики
У меня не хватает энергии даже бояться, но эта фраза получается очень хорошо и выразительно, будто репетировал всю свою жизнь.
-"Почему? И это ты меня спрашиваешь?"-
-"А ты посмотри повнимательней на меня, и вспомни свою жизнь"- голос все также добр...

Вглядываясь в лицо, узнаю знакомые черты, только вот понять пока не могу, кто же это, и кого оно напоминает мне.
-"Миша, вспоминай-вспоминай"-
Совесть начинает все ближе наклоняться ко мне.
Ааааа!!!! Как же больно!!! Боль настолько сильная, что я даже не могу понять, где у она у меня находится в теле.

Лицо Совести вплотную прижалось к моему. Его всепрощающий взгляд и зловонное дыхание сбивает меня с мысли, где я мог видеть это уродство.
Шрам!!! Шрам!!! Я узнал его!!! Это тот самый узор, который я вырезал ножом на щеке хахаля Катюши.
В тот момент, я мечтал только об одном- чтобы Катенька перестала жить с этим, теперь уже в буквальном смысле, уродом.
Сейчас я даже могу вспомнить количество слезинок, которые спадали с ее подбородка, когда она, наблюдая все это, ничего не могла сделать, а просто рыдала...
-"Теперь ты понимаешь, кто меня изуродовал?"-
Совесть шептал. В голосе нет злобы, но она начинает чувствоваться во мне.
Опускаю глаза вниз на свои руки, как долго еще мне остается жить? Но что это?
Вместе с кровью из распоротых вен вытекает что-то черное...
Боль. Боль полностью пронзает сознание.
-"Мишенька . . ."- этот родной голос я узнаю всегда и везде. Только мама меня так называла, и только она с такой интонацией. Немного ласково, и в тоже время, как-то предостерегающе...
Мама сидит на кровате в желтом платье из Польши, купленном по блату в магазине "Березка", держит меня за руку и нежно касается шеи.
-"Да, мама . . . ."-
это мой стон был?

-"Я не мама, я Совесть"- а голос все равно на столько близкий...

-"Уйди от меня, ты скверно пахнешь"- еле выговаривая, шепчу, и меня начинает тошнить. Этот запах мне тоже знаком. Это запах моей мочи.
В голове проносятся воспоминания:
-"Миха, да плюнь ты на него!!!"-
-"ааааа, ты посмотри на него, да ему вообще похрен!!!"- смех пьяных друзей перебивает храп моего соседа, имевшего неосторожность напиться и уснуть возле двери подъезда.

-"Надоели эти долбанные алкаши"-
я начинаю расстегивать ширинку своих джинсов...

-"Такими и должны они находиться!!! Твари!!! Вы как родились в своем Союзе дерьмовом, вы так и живете в дерьме!!!"-

-"Это твой запах!!! Ты запомнил, гнида?!!"- с этими словами, струя направляется на лицо соседа.
Ааааа, как же больно!!! Мамаааааа!!!
Ванная уже практически полность наполнилась чернотой, исходящей из моих вен, вместе с кровью. Почему же она не уходит? В слив стекает только одна вода...

Я чувствую боль. Но это странная боль, она не моя, чужая, невыносимая, резкая.
Похоже я начинаю понимать. Это страдания, тех людей, которым я их причинял.
Глаза закатываются
-"Теперь почувствуй это"- сказал Совесть.

Тут же раздался крик. Он раздирал все то спокойствие, которое я так тщательно подготавливал к своей смерти.

Я эмбрион в утробе, вижу, как ко мне направляются щипцы, они пытаются выдернуть меня наружу, скальпель начинает резать...

Теперь понимаю, что это за орган болтается между ног у Совести- это мой неродившийся ребенок, которого выскребли и теперь он висит из промежности.
Мой мальчик, как я мог тогда так поступить?!!
-"СОООООООВЕЕЕЕЕСТЬ!!! Ты же со мной должен был быть все время, почему не говорил???"- голос надорвался и по щекам потекло, только не слезы, чернота все еще продолжает выходить, а внутри все рассеивается, будто небо после дождя.
-"Так ты же меня сам постоянно унижал и затыкал, ты думаешь, что справлял нужду на соседа? Тогда ты промахнулся своими думами, все попало на меня "- Совесть вздохнул и продолжил:
-"Ладно, вставать тебе пора . На тебе бинты, скорую я уже вызвал, так, что дай я займу твое место"-
2 грязных комка ткани упали на пол, и подпрыгнули.
Я, послушно, начал выползать из своего склепа, руки не слушались, как и остальные части тела. Как мешок с сахаром грохнулся на кафель.
Раздалась барабанная дробь во входную дверь.
Совесть спокойно переступил край ванны и сел.
И мягким тоном приказал
-"Бинтуй"-
Дрожащими пальцами я нащупал тряпичную ленту... Обхват вокруг кисти, еще один и еще...
С каждым разом, когда бинт обматывал раны, тело начинало ощущать прилив сил.
Встав на ноги я осмотрелся. Мои руки начали стремительно чернеть, покрываясь волдырями и нарывами, кожа на лице стала лопаться, словно краска на солнце.
Абсолютно не понимая, что происходит, взглянул на Совесть, он задумчиво купался в ядовито-черной воде, тело его омывалось и становилось чистым и белым.
Внезапно у меня загорелись внутренности, и сзади захлопали крылья. Тело наполнилось болью и состраданием.
Послышался грохот в коридоре-это слетела с петель входная дверь.


Совесть спокойно лежал и смотрел в потолок, потом резко повернулся ко мне моим лицом и произнес:
-"Твоя проблема, Миша, что ты боялся не смерти. Ты, Миша, боялся жизни"-
Следующей слетела дверь в ванную, и куча людей в белых халатах сквозь меня кинулись к Совести.
Не выдержав эмоций я заорал:
-"Меняааааа спасайте, меняааааа, я горю!!!"-
Совесть, не шевеля губами, тихо прошептал:
-"Бесполезно, Мишенька. Они тебя не слышат. Для них ты уже умер. Ты не хотел жить- теперь ты не живешь, ты хотел побороться со смертью, можешь считать, что ты выиграл- ты не умер. Теперь ты призрак"
-"И что мне теперь делать?"- моча потекла по ногам.
-"А ничего. Как и до этого ты ничего не делал"-
©Gnubarankin

Трус

От остановки до почты было метров восемьсот. Февраль швырял в лицо Толика, одну за одной, пригоршни крупной соли. Твердые многоугольные кристаллы больно кололи глаза, забивали нос и уши и совсем не хотели таять. Одной рукой Толик натягивал на лицо воротник короткой болониевой куртки, а другой обхватывал себя за рёбра, пытаясь согреться. Стуча зубами и заикаясь, он материл – по отдельности и совокупно – климат средней полосы, братву, свою жизнь и архитектора, запроектировавшего для бетонного сарая без окон, именовавшегося Дворцом спорта, совершенно пустую площадь шириной чуть не в километр.
Толику было холодно. Ещё ему было страшно. Уже очень, очень давно.

Толик хорошо помнил, когда он впервые по-настоящему испугался. Ему было тогда двенадцать лет. В их классе учился Рожкин, рыхлый мальчик, с очень большой головой. Одноклассники били Рожкина на каждой перемене. Беззлобно, но сильно. Если Рожкина пинали пыром в задницу, он летел вперёд, схватившись за пораженное место и прогнувшись, как акробат. Если удар наносился в живот, Рожкин падал, смешно сучил ногами и визжал по-поросячьи «уй-уй-уй-уй». Ещё было прикольно сначала зарядить Рожкину ногой по яйцам, не очень сильно, просто чтобы загнулся, а потом ребром ладони, как каратисты в кино, по шее. «Кия!» и Рожкин падал носом на подставленное колено - элегантное завершение серии ударов. Повергнув Рожкина на пол, нужно было произнести обязательное «Всосал?» или «Впитал?» Что именно Рожкин должен был всосать и впитать, не пояснялось.

Рожкин никогда не жаловался. И почти не сопротивлялся. Правда однажды Рожкин случайно вырубил Бортникова, который, как тогда говорили, держал в классе шишку. Бортников сидел сзади Рожкина и на каждом уроке колол его циркулем в жопу, бил металлической линейкой по ушам и пинал под партой по рёбрам. Как-то после одной из наиболее удачных и болезненных атак, обалдевший Рожкин вдруг обернулся, приподнялся над столом и опустил локоть вместе со всем своим немаленьким весом на переносицу Бортникова. Бортников упал ничком в проход. Учительница завизжала, назвала Рожкина хулиганом и садистом и бросилась приводить Бортникова в чувство.

На перемене друзья Бортникова обступили лидера и о чём-то долго шептались. Один из участников совещания обошёл всех мальчиков в классе и сказал: «После уроков загоняем мамонта. На школьном дворе. Быть всем».

Когда Толик вышел во двор, мамонта уже загнали. Рожкин пытался выбраться из глубокой октябрьской лужи, а стоявшие вокруг плотной стеной мальчики сталкивали его обратно в воду, вытирали об него ботинки и сапоги с налипшими комьями мокрой глины. Перемазанный с ног до головы, так что почти не видно было лица, Рожкин ревел басом и трепыхался, пуская по рыжей воде большие волны и пузыри.
- Что вы делаете? – крикнул Толик. –Он же захлебнется. Хватит!

От группы охотников отделился Бортников и подошел к Толику.
- Так ты за это чмо, что ли? Сам чмом хочешь стать?
И Бортников пнул Толика ботинком в зад – пыром, как Рожкина.
Молния боли пробежала вверх по позвоночнику Толика и ударила, будто молотком, по глазным яблокам.
Толик вскрикнул и посмотрел на Бортникова. В прищуренных безбровых глазах стояла тяжелая, густая, как гудрон, воля.

Кольцо мальчиков стало обступать Толика. Вместе со всеми, пряча глаза, наступал и Женька, лучший друг и сосед Толика, с которым они вместе занимались в шахматной секции. Толик забыл про боль. Ему стало очень страшно.
- Нет-нет! – затараторил Толик, - я не за него, я за вас!
Бортников продолжал давить Толика взглядом.
- Тогда ёбни ему тоже! – приказал он.
Толик подошёл к луже, пнул снова начавшего подниматься Рожкина в живот и сказал – громко, чтобы все слышали: «Всосал?» Рожкин плюхнулся обратно в грязь.

Дома у Толика разболелась поясница. Пришлось идти к врачу, который, сделав рентген, нашел в копчике Толика трещину. Неделю Толик пролежал дома. От соседа Женьки он узнал, что мать Рожкина вызывали в школу и что его хотят отчислить за избиение Бортникова во время урока. Всю неделю Толик с ужасом думал о том, кто займёт место Рожкина, если того исключат. В том, что кто-то это место обязательно должен будет занять, у Толика не было никаких сомнений. Ему стало так страшно, что он перестал спать и почти ничего не ел. К счастью, Рожкин остался в школе, и Толик до самого выпуска давал ему по шее, каждый раз чувствуя при этом смутную благодарность.

Большим источником впечатлений для Толика стала армия. После учебки его в числе десятка молодых специалистов привезли в небольшую часть-точку. Когда личный состав зашёл в столовую на обед, один из старослужащих, казавшихся Толику матёрыми угрюмыми мужиками, крикнул:

- Рабооочий!
Через секунду из кухни в обеденное помещение влетел человек в белой спецовке – не через дверь, а через окно хлеборезки, головой вперед.
- Вот мудак, - презрительно сказал молодой боец, сидевший рядом с Толиком за столом. – Группироваться надо. А то сломает шею, как Паршутич два месяца назад. Будет потом всю жизнь под себя срать.
- А почему не через дверь-то? – спросил опешивший Толик.
- Да ты чё? Ёбнулся? – рожастый деревенкий парень посмотрел на Толика, как на идиота. - Фазаны убьют на хуй. Они в свое время прыгали, а ты через дверь, как барин? Тебе чё, политику партии не объяснили? Тут так принято.

Тем временем не очень удачно приземлившийся на бетонный пол солдат подбежал к одному из столов и вытянулся в струнку. Из-за стола поднялся фазан и ударил его пластиковой тарелкой для второго по голове. Тарелка разлетелась на куски. Затем еще одна. Затем третья. Четвёртая.
После каждого удара рабочий по кухне кричал на всю столовую: «Спасибо, товарищ фазан. Виноват, дурак, исправлюсь!»
- Посуду плохо помыл, - пояснил Толику сосед.

Потом, заступив в наряд по кухне, каждую тарелку Толик тщательно мыл, а те, что ставились на дедовские и фазанские столы ещё и сушил полотенцем. Услышав крики «Рабоооочий», Толик рыбкой выпрыгивал из окна хлеборезки, всякий раз успевая сгруппироваться перед приземлением. Тарелки на его голове били редко. Зато его самого били часто, хотя и не чаще, чем других молодых. За то, что в супе у кого-то оказалось недостаточно мяса, или кусок масла имел неправильную геометрию - повод находился всегда. Вопрос был не в том, будут ли его сегодня наказывать. Вопрос был в том, кто. И как. Интуицией шахматиста Толик быстро понял, что среди старослужащих была элитная группа, пренебрегать пожеланиями, замечаниями и вообще как-то нарушать душевный покой которой было просто нельзя.

А вот Лёшка Губин, приехавший вместе с Толиком из учебки, врубился не сразу. Сумрачный кавказец по имени Ваха дал ему постирать «х/б», летнюю форму, а тот то ли не захотел, то ли не успел. Вечером молодые воины были построены в казарме. На кровати лежал Губин. Четыре фазана держали его за руки и ноги. Один из фазанов, Моженков, красивый одессит с погонялом Модный, подошел к Губину, стянул с него штаны и заставил одного из духов привязать к Губинскому члену тяжёлый армейский тапочек, затянув петлю вокруг яиц. Губин визжал и дергался, но его держали крепко. Модный, купаясь в благосклонном взгляде Вахи, подёргал за тапочек, убедился, что привязан он крепко и приказал каждому из молодых пинать по тапочку, свешивавшемуся в проходе. «Шоб знал, как кидать через хуй дедушку Совесткой армии», - пояснил Модный. Молодые выстроились в очередь. Тапочек, раз за разом, взлетал к потолку. С кровати доносились хриплые визги, будто скрипели заржавевшие петли. Толику вспомнилась песня про крылатые качели.

В целом, армейские будни трудно было назвать скучными. Как и ночи. Кроме классики - вождения под кроватями и приседаний с табуретками на вытянутых руках - архитектурные особенности казармы делали возможным еще одно массовое и зрелищное развлечение. По команде «на стропу, суки» молодые прыгали со второго яруса кроватей на длинные поперечные балки под потолком. Снизу вид был очень забавным. Молодые висели гроздьями, покачиваясь, как гиббоны. По мере того, как их руки уставали, висящие начинали дёргаться и гримасничать. Пока деды и дембеля пили вино и общались, фазаны наблюдали снизу за подвешенным молодым контингентом, время от времени выборочно ударяя висящих по лодыжкам и пяткам длинными палками, которыми по утрам духи наводили кантики на одеялах. Тех, кто не выдерживал и падал, загибали раком и били табуретками по заднице. Жопы от этого сначала делались твёрдыми, как камень, а потом самым натуральным образом чернели. Толик видел несколько таких жоп в бане, и от этого зрелища его цепкость и выносливость на стропе утроились.

Когда через год службы Толик стал фазаном, смог ослабить ремень и расстегнуть крючок на воротнике, оказалось, что ужасы только начинаются. Мытарства молодых не шли ни в какое сравнение с судьбой, ожидавшей солдат второго года, которые оказывались неспособны утверждать свой авторитет, или, говоря по-военному, ебать молодых. Одному такому неспособному - косоглазому радисту Торопко - было запрещено появляться в столовой и казарме. Питался Торопко на свинарнике, вытаскивая из помоев зачерствевшие горбушки. Спал он на полу, под своим радиоприёмником. Несмотря на уединённую жизнь, Торопко был ежедневно избиваем всеми – от дембелей до духов, без отрыва от боевого дежурства.

Особенно запомнился Толику случай с Лутошкиным. Модный, ставший к тому времени одним из элитных дедов, сказал Лутошкину, чтобы тот припахал молодого начистить ему сапоги. Молодой боец - здоровенный молдаванин, не уяснивший еще политику партии - у всех на глазах одним ударом сбил Лутошкина с ног. Фазаны, в том числе и Толик, готовы были броситься на молдаванина, но Модный сказал всем ждать и смотреть. Лутошкин предпринял несколько попыток наказать дерзкого, но каждый раз оказывался на полу. Нос и губы его были расквашены, два зуба выбиты. После шестой попытки из глаз Лутошкина полились слезы.

«Теперь можно», - сказал Модный. Человек семь фазанов налетели на молдаванина, не без труда повалили его и долго пинали в лицо, в живот и по яйцам. На утро оказалось, что молдованин не может ни говорить, ни есть, ни стоять прямо. Как мог, он объяснил, что ночью упал с кровати, и его увезли в госпиталь.

А вечером внимание коллектива переключилось на Лутошкина. По распоряжению Модного был объявлен общий сбор в казарме. Лутошкина, как в свое время Губина, бросили на кровать и стащили с него штаны. Правда Лутошкин лежал не вверх лицом, а вниз. Модный достал из тумбочки большой тюбик сапожного крема, вставил его между ягодиц Лутошкина и выдавил все содержимое. Посмотрев на фазанов, Модный посоветовал: «Молодых надо ебать. Если дорожите очком».

Толик очком дорожил. Да и воспоминания о собственной солдатской молодости были свежи. Он бил посуду на головах кухонных рабочих, пробивал фанеру за не вовремя принесённую сигарету, лупил палкой по пяткам висящих на стропе, очень стараясь, чтобы его рвение заметила элита.

Однажды Толика поставили в караул разводящим. Было воскресное утро. В караулку позвонил стоявший на посту Лутошкин и сказал, что Модного у забора ждёт какая-то девка. Толик передал информацию по адресу. Через несколько минут с поста послышалась короткая очередь, потом еще одна. Потом одиночный выстрел. Толик позвонил на пост. Часовой трубку не взял. Толик бросился будить начальника караула. Прапор, употребивший накануне в одно лицо трёхлитровую банку вина, проснуться не смог. Схватив автомат, Толик побежал на пост.

Модный лежал между двумя рядами боксов, лицом вниз. Штаны были спущены. На земле, под развороченной в черные клочья промежностью, разливалась, увеличиваясь на глазах, бордовая лужа. «Не уберёг очко-то всё-таки» - мелькнула в голове Толика странная мысль, и тут же исчезла, вытесненная скользкой льдиной страха.

Толик упал на землю, в липкую лужу, спрятался за Модного, как за бруствер, зажмурился и крикнул:
- Лутошкин! Виталя! Не стреляй! Пожалуйста! Пожалуйста, не стреляй!!

Никто не ответил. Толик лежал по середине абсолютно открытой площадки, каждой клеткой мозга понимая, что его жизнь и смерть были на милости человека, которому уже нечего терять. Через несколько минут Толик решился открыть один глаз. Затем второй. Потом он осторожно осмотрелся. Из-за дальнего ряда гаражей, возле самого забора, выглядывали ноги в сапогах. Туловище и голова были за боксами. Толик вспомнил про последний - одиночный - выстрел и почувствовал облегчение. Тем не менее, подходить к сапогам, и вообще вставать он не стал, а начал быстро отползать назад, таща за собой по асфальту широкий бурый шлейф.
Больше Толик никого не трогал, до самого дембеля.

Гражданская жизнь вскоре тоже наполнилась страхами. Население города вдруг стало проявлять поразительные способности к бандитизму, и чем дальше, тем больше. С каждым годом жизнь становилась всё страшнее. Толик перестал смотреть новости, чтобы не слышать об изуродованных трупах, отрезанных головах и прочих приметах времени. Дважды Толика грабили. Оба раза Толик, не пикнув, отдал бумажник. Потом Толику было стыдно.
«Ну, почему я так их боюсь?» - думал Толик. – «Высоты вот не боюсь. И скорости. И бродячих собак. И боли, самой по себе, тоже. А вот ублюдков этих боюсь...» И Толик тяжело вздыхал.

Недавно Толик был на десятилетии окончания школы. Бывший неформальный лидер Бортников, ставший большим человеком в милиции, выпив, обнял Толика за шею и поделился мудростью:
- Вот ты, Толян, шахматист. Дебюты там, гамбиты, комбинации на десять ходов вперед. А на хуй они, твои гамбиты, в нашей-то жизни? Жизнь – она простая, как бадминтон. Летит на тебя этот, ну в общем, хуйня такая пластмассовая с перьями. Если будешь думать «Откуда летит? Куда летит? Зачем летит?» проебёшь все на свете, а то ещё и в еблет получишь. Тут думать не надо. Тут ебашить надо со всей дури по хуйне этой. Понял, дурашка?»
- Понял, - вежливо сказал Толик.
В общем, было весело. Рожкин на встречу не пришел.

Толик стал ходить на карате-шотокан, больше года ходил, и у него неплохо получалось. Ещё он купил себе газовый пистолет. В третий раз его ограбили, когда он шёл вечером с женой. Забрали и деньги, и пистолет. Толик не сопротивлялся. Стоило ему увидеть в глазах нападавшего выражение тяжёлой, злой воли, как ноги его каменели, по кишкам разливался холод и тело начинала бить крупная дрожь.
Потом Толик случайно услышал, как жена Оксана рассказывала об этом происшествии подруге по телефону:
- А что Толик? Ну, что он мог сделать?Он же у меня того, трусоват.
В голосе супруги слышалась нежность.
Толик купил новый пистолет, но на карате ходить перестал.

И вот сейчас, по дороге на почту, Толику снова было страшно. И случай-то был какой-то обидно классический, как в анекдоте. Несколько дней назад Толик ехал с Оксаной на доставшейся от отца «копейке». Остановились перед светофором. Когда загорелся зелёный и Толик тронулся с места, видавшая различные виды «Ауди», не дождавшись стрелки, вдруг вывернула со встречной полосы прямо перед ним. «Копейка», проскользив по февральскому льду, въехала иномарке в правый бок. Из «Ауди» выскочили двое крепких парней в одинаковых норковых шапках-формовках. Для начала дав Толику в торец, парни сообщили ему, что он попал на бабки.

- Да я же на зелёный ехал, по правилам, мое же преимущество, - начал было Толик.
- Да ты охуел! Какое преимущество, лошара? - заржал один из парней. – Перед нами? У тебя? Поехали квартиру смотреть.
- Да нет у меня квартиры, - врал Толик. – Снимаем мы.
- Пиздишь, - сказал браток. –Ладно, даю тебе три дня, в субботу принесёшь десять штук зеленых. А не принесёшь, мы тебя найдем. Номер твой я записал. Из под земли достанем.

Сумма была несуразно огромная. Но спорить почему-то не хотелось.
Дома у Толика с Оксаной было около пяти тысяч долларов, накопленных за несколько лет. Еще три Толик занял у знакомых. Последние две тысячи согласился одолжить родственник, живший в Сургуте. Почтовым переводом и, конечно, в рублях.

Когда очередь дошла до Толика, выяснилось, что крупные купюры на почте кончились. Кассирша вывалила перед Толиком кучу сторублевых пачек. Толик нецензурно обругал инфляцию, Егора Гайдара и самого себя за то, что не взял сумку, и стал распихивать деньги по карманам. Оставшиеся пачки Толик сложил за пазуху. Их было так много, что ему пришлось придерживать куртку снизу обеими руками.

Толик шагнул обратно в метель и побрел, пригибаясь от ветра, через пустую площадь. Вернее, почти пустую. На встречу Толику двигались несколько фигур в широких штанах и вязаных шапочках. Если бы Толик увидел такую группу вечером на улице, он обязательно постарался бы убраться с их дороги. Но сейчас, днём, посреди огромной площади, с пачками денег в кармане и за пазухой, ни свернуть, не убежать он не мог. Толик шел вперёд, повторяя, как заклинание, «только бы не доебались, только бы не доебались».

- Эй, черт, закурить дай! – интонация была капризно-вопросительная, почти детская, как у них всех. Не говорят – канючат.
- Извините, не курю, - пробормотал Толик и попытался пройти мимо.
- Стоять! – приказала одна из фигур. Вместо лица у нее была большая круглая миска.
- Ты чё это, лошара, беременный, что ли? – заржала вторая миска. – Хули за пузо держишься? Просраться не можешь? Так мы поможем!

С этими словами парень отвесил Толику пинка. К радости собеседников, Толик начал терять равновесие, затанцевал, перебирая ногами по льду и в конце концов упал на четвереньки, чувствуя, как ноет сломанный в детстве копчик. Из-за пазухи на снег посыпались пачки денег.

- Ни хуя себе! Пацаны, да он гружёный! А ну, чертила, скинь бабла на общак, не в падлу.
«Ишь как обосновал, по понятиям», - подумал Толик. – «Помоги, мол, чувак, правильным пацанам, которые не верят, не боятся и, главное, не просят».

Собеседники поставили Толика на ноги и начали вытаскивать из его куртки и карманов пачку за пачкой.
- Пожалуйста, ребята, не надо! Мне эти деньги очень нужны. Это маме на операцию. Честное слово! Ну, пожалуйста, ребята! – умолял Толик.
Ребята весело смеялись.
Толик сунул руки в карманы, пытаясь удержать последние пачки. Вместо бумаги правая ладонь схватилась за гладкое и холодное.
- Отойдите! У меня пистолет есть! – сказал Толик и сам понял, насколько неубедительно звучал его голос.
- Да пошел ты на хуй, чмырь! – сказала ближайшая к Толику миска и замахнулась.
Не дожидаясь удара, Толик выбросил правую руку вперед, к голове молодого человека, и нажал на спуск.

Выстрела Толик не слышал. Он, как заворожённый, смотрел в глаза парня, в которых злая воля вдруг превратилась в ужас, такой кромешный, тотальный ужас, какой самому Толику не приходилось испытывать никогда. Через секунду ужас провалился в воронки расширившихся зрачков.

Молодой человек в широких штанах и шапочке рухнул на снег. Толик заглянул ему в лицо и спросил: «Ну что, всосал?» Вопрос, как в детстве, остался риторическим. Когда Толик наконец огляделся по сторонам, никого вокруг не было. Где-то на самом краю площади, семенили, кутаясь в воротники, несколько прохожих.

Минут десять Толик так и стоял, на ветру, с пистолетом в руке, над телом убитого им человека, посреди разбросанных повсюду пачек денег, не думая ни о чём. Потом он почувствовал, что замерзает. Толик сунул пистолет в карман, и, встав на четвереньки, собрал деньги. Метрах в тридцати хлопала на ветру дверца телефонной будки. Негнущимися пальцами Толик набрал номер.

- Капитана Бортникова будьте добры.... Гриша, привет, это я, Толя Ельшин, одноклассник. Слушай, я, кажется, человека убил, случайно... Из пистолета газового, в ухо...
Толик приготовился подробно объяснять обстоятельства происшедшего, но голос на другом конце линии просто спросил:
- Где?
- У Дворца спорта.
- Не мой район...
- А что мне делать-то? Он там лежит...
После минутного молчания, голос Бортникова спросил:
- Свидетели были?
- Были, дружки его, гопники. Они убежали.
Бортников покашлял в трубку и тихо сказал.
- Ты вот что, Толян, иди домой. Пистолет можешь выбросить, на всякий случай, но не обязательно. Искать тебя не будут. На хуй ты кому нужен. Главное, сам не проговорись. И забудь, что мне звонил. Я тоже забуду.
- Спасибо, - сказал Толик.
- Чем могу. Кстати, Толян,ты не знаешь, где теперь Рожкин?
- Не знаю. А зачем тебе?
- Да так...

Дома Толика встретила красная от слёз и беспокойства жена.
- Ну, как? Отдал?
- Нет.
- Как это нет?
- А так. Перебьются, уроды. Они были виноваты, а не я.
- Так они же найдут нас, квартиру отнимут, покалечат, убьют к чёртовой матери! – запричитала было Оскана и вдруг замолкла под взглядом мужа.
- Вот когда найдут, тогда и будем бояться, а пока не будем. Иначе слишком страшно получается. А я, как ты знаешь, трусоват.

В дверь позвонили. Жена застыла, прижав ладони к лицу. Толик сунул молоток для отбивки мяса в карман трико и вышел в прихожую.

На пороге с клетчатой доской под мышкой стоял сосед Женька.
- Здорово, Толик. Ну чё, в шахматишки? Суббота всё-таки.
Толик поморщился.
- Да ну их в пизду, эти шахматы. Скажи, Женька, ты в бадминтон играешь?

© Бабука

про весну

Весною снег в полях гниёт,
Красиво трактор утопает ,
Корова жалобно орёт -
Ей грязь в коровнике мешает.
Деревья голые стоят :
Глядишь, одно уже упало.
Друг друга бабы матерят,
И на душе светлее стало…

Летают клином журавли
Два дня подряд, уже достали…
А из оттаявшей земли
Два трупа внешность показали.
Люблю тебя, родная Русь,
Тебя все славили веками !
В пруду плывёт домашний гусь -
И мальчик синий вверх коньками.

Чистейший воздух тут и там
Воняет жутким перегаром -
В полях прошёл пастух Иван
И надышал своим угаром.
Уж птицы начали свистеть,
Ментов в округе заглушая,
В лесу со сна орёт медведь -
Ему берлогу подпалили…

Чу! В поле страус побежал
( А он-то здесь откуда взялся ?! )
Пастух обратно проползал
( Однако, здорово нажрался )
Из берегов ушла река
И полдеревни затопила,
В окне избы торчит рука:
Бревном кого-то задавило.

Летит со свистом паровоз
И слышны пассажиров крики.
Летит красиво: под откос,
Там стрелочник - шутник великий.
Тебя, природа, буду петь,
Твои луга полны навоза,
В берлоге догорел медведь -
Дымил не хуже паровоза …

Но всё ! Уже пора кончать
Сии душевные куплеты.
Весну оставлю воспевать
И буду ждать начало лета.

Гопник